Леди Артур
Шрифт:
Она сунула руку в висящий на поясе кошель и достала оттуда зачарованную булавку-фибулу — зачаруньку. Задув свечу, магесса сжала булавку в пальцах, и я услышал ровный свист, на фоне которого заскрежетало сразу шесть модемов.
— Лукреция… — неловко начал я, а она ухмыльнулась, положила ладонь на мою руку:
— Ни для кого не секрет, что халумари с помощью своих амулетов слышат голос магии.
— Тебя не накажут за разглашение тайн?
Лукреция запрокинула голову и звонко рассмеялась.
— За что? За косас энкантадас? Заколдованные вещи, которые в любом городе, в любой
Она вздохнула, а я опустил глаза, вспомнив ту потёртую записную книжку, что женщина прятала от всех. Но вслух сказал другое:
— Ну, магия ведь. А вдруг мы секрет ее создания украдём?
— Вы уже несколько лет здесь, а ни одного заклинания не сотворили: вы не способны на наше волшебство. Это тоже для ведающих не тайна, — улыбнулась чародейка.
— А запрет на колдовство?
Лукреция снова засмеялась, и на этот раз подольше.
— Мне далеко до этих торгашек на троне магистрата, которые нагнали пыли в глаза и набивают цену на свои услуги, — произнесла волшебница и добавила зловещим шёпотом. — А вот этого тебе не говорила. Иначе всем скажу, что проклятия на твоих пломбах нет, а внутри золото и серебро. Солдатки за ночь все твои ящики расковыряют: это же наёмницы, большинство — обычный сброд, только продали услуги подороже, и Ребекка с Клэр их не остановят даже угрозой виселицы.
— Катарина и Урсула тоже сброд? — спросил я и поджал губы. Обидные слова говорила волшебница.
— Храмовницу с девства кормили речами о долге и чести, так что нет. А Урсула простая, как варёная тыква. Я им верю.
Я кивнул. Волшебница убрала заколку и снова зажгла свечу, отчего писк повторился, а мне подумалось, что каждое заклинание имеет уникальный рисунок, как отпечаток пальца. В нём кроется не только волшебство, но и характер магессы, создавшей его.
— Что решила?
— Дорого и долго, но могу переписать чары узелок в узелок, слово в слово, как монашка переписывает рукопись. Но спрошу, что ты предложишь взамен?
Я пожал плечами.
— Золото. Серебро.
— Нет. Я хочу больше. Рано или поздно халумари хлынут в наш мир. Они будут покупать магию. И мне плевать на ваши тайны, я просто не хочу оказаться на обочине, когда эти дни настанут. Я хочу знать, что вам будет интересно, что можно продать подороже. И подготовиться заранее.
Она поглядела на прикрытый полог фургона, а потом подалась поближе и перешла на совсем уж тихий шёпот:
— Может быть, даже набрать цех таких, как Марта. Время одиночек проходит, Юрий. Не будут рыцарш, не будет героинь-одиночек, только многочисленные дешёвые армии, вооружённые массовым оружием, сделанным в цехах по набору лекал. А миром будут править гильдии и цеха.
Лукреция вздохнула, а я опустил взгляд. Мы уже прошли эту ступень истории, но, блин, я сюда не за откровением пришёл, а за помощью.
— Что насчёт свечи?
— Да сделаю я, — ухмыльнулась волшебница и задула огонёк, отчего мы остались во тьме. — Даже лучше сделаю. У тебя есть ещё один флакон со светом, как тот, что на столбе висит?
— Лампочка? Есть, конечно. И вот ещё что: я видел в лесу юношу в голубой
Магесса пожала плечами.
— Он не пересёк круг пепла?
— Вроде нет.
— Это мог быть один из инфантов воздуха. Любопытные духи, не самые слабые, но в человеческую жизнь редко вмешиваются. А мог быть и обычный призрак.
— Угу, обычный. У нас и таких нет.
Мы замолчали, прислушиваясь к звукам за пределами фургона, так как кто-то приближался, шурша примятой травой, а в вскоре по борту фургона постучали:
— Госпожа Лукреция, господин Юрий. Вас просят леди Ребекка. Леди Клэр учиться будут арифметике и словесности.
Мы с магессой переглянулись и вылезли наружу. Катарина при нашем появлении бросила ревнивый взгляд, но смолчала.
Небо совсем уже потемнело, и поляна освещалась только лампой, подпитываемой от работы Дизеля. У расписного шатра с большим знаменем семьи да Кашон я увидел Клэр. Она, облачённая в полный доспех, с громкими выкриками рубила дрова. На это, сидя задом наперёд на колеснице, как на троне, взирала Ребекка, которая макала малосольные огурцы в мёд и запивала молоком с травками. Я внутренне содрогнулся, но у беременных свои причуды. Тут же паслась Бланка — белоснежная дойная корова.
— Больше замах! — командовала Ребекка. — Сильнее удар! Что ты топор ласкаешь, как стручок мужика?! Он железный, не сломается!
Клэр заметила меня и начала орать ещё громче и бить чурки ещё сильнее.
Рядом у костра сидели солдатки. Они с ехидством поглядывали на юную графиню. Все это время Урсула не замолкала, а после слов Ребекки так и вовсе вскочила с места и начала новую байку.
— О! Про стручок! Помню, брали Шитиборг. Взяли его, значит, измором. Те лапки свесили, белые подштанники на палки, как знамёна, нацепили — мол, сдаёмся. Ну, мы такие ворвались в город. Я в первый же дом, и давай обыскивать. Добыча же, святое дело. Долго ковырялась с большим сундуком, а как эта… сломала, там тряпки дорогие, и даже пуговицы серебряные. А ещё столовое серебро. Пихнула в мешок, побежала в другой дом — нет ничего ценного, зато на кровати сидит смазливый такой мужичок. Ну, думаю, тоже неплохо: хоть победу отмечу. Сунула себе за ворот зачаруньку против брюхатости и подол кольчуги задрала. «Сильничай меня», — говорю ему. А он так тоскливо посмотрел на мою лохматку и вздохнул. Я ему: «Сильничай, кому говорю. Обожаю, когда мужчинки меня сильничать пытаются, они такие забавные тогда». Значит, стою я, а он снова вздыхает и отвечает: мол, не могу, госпожа. А я в ответ: «Я чё, зря город брала, что меня даже мужик ссильничать не может? Это что за безобразие?!»
Она говорила, а солдатки застыли, ожидая продолжения; даже Клэр замерла с топором в руках, раскрыв рот и покрывшись густой краской на лице, что даже под шлемом заметно было. Она, что, и вправду девственница?
— Ну, значит, — продолжала Урсула, — сунула я ему пятерню в панталоны. Жамк-жамк стручок, а он не хочет. Меня аж обида взяла. Я ему так и говорю: что, мол, не нравлюсь? Баба сама лезет, а он нос воротит. А он опять вздыхает и говорит: «Так это, госпожа, не обижайтесь. Не могу больше. Вы уже пятая за час».