Леди, которая любила лошадей
Шрифт:
– А у меня опыта нет, - прозвучало так, будто Василиса жалуется. А потом она поняла, что и вправду жалуется, пусть это невероятнейшая глупость, потому как если на кого и жаловаться, то на себя.
– И не будет, - сказал Демьян, срывая веточку лаванды. И к ней другую, а затем и третью. – Если вы и дальше останетесь в стороне. Он ведь не берется из ниоткуда, этот опыт…
Демьян остановился и, оглядевшись, – поле расстилалось во все стороны, хрупкие стебельки качались на ветру, и казалось, что на поле это накинули
– Вам стоит отдохнуть.
И Василиса согласилась, не потому как устала, вовсе нет, просто… если они будут идти, то куда-нибудь да придут, к людям, где надобно вести себя соответственно и уж точно не будет возможности говорить. А говорить хотелось.
То ли пережитый страх повлиял.
То ли просто намолчалась она за годы, но собственное одиночество, к которому она, казалось, привыкла, ныне стало совершенно невыносимым.
– Погодите, - Демьян протянул букетик из тонких стебельков, сам же стянул куртку и бросил ее на землю. – Присаживайтесь.
Василиса и присела.
И цветы не вернула.
Лаванда пахла… лавандой. И в былые времена она с тетушкой поднималась сюда, на верхнюю гряду, и Лялю брали, и тетушкину пожилую камеристку, и еще служанок, которые срезали эти вот стебельки, аккуратно складывая их в корзины, чтобы после спустить вниз. И уже дома из стебельков связывали веники, отправляя их сушиться на чердак, а как высохнут, так и собирали букеты.
– Просто подумайте, хотите ли вы заниматься чем-то подобным, - Демьян опустился на землю рядом. Как-то… слишком уж близко.
И одновременно чересчур далеко.
Василиса и не представляла, что такое возможно.
– Если хотите, то… княжна показалась мне разумным человеком. Возможно, чрезмерно напористым, но если вы скажете, что это ваш дом, спорить она не станет.
Нет, не станет.
И даже если обидится на этакое, а она обязательно обидится, потому как сама Василиса определенно обиделась бы, то виду не подаст.
– У нее получится лучше, - сказала она, подумав. – Она точно знает, что делать, чтобы дом был… идеальным. Только…
– Это будет не ваш идеал?
– Именно, - Василиса обрадовалась, сколь точно удалось ему сказать. – Не мой.
– Тогда скажите ей.
– Что не хочу ее помощи?
– Почему? – Демьян щурился, и теперь было видно, что он совсем даже не молод. Не стар, конечно, но и не молод. И еще его определенно нельзя назвать красивым.
И Василиса даже не могла бы сказать, что это новое лицо так уж отличается от старого. То есть, отличается, конечно, но в чем именно, она понять неспособна. И главное, что ей на самом-то деле совершенно безразлично, новое это лицо или прежнее.
Главное, Василисе рядом с этим человеком спокойно.
– Помощи как раз просить не стыдно. Только трудно. Но… помощь – это одно, а делать за кого-то – совсем другое. Просто поймите,
Если бы…
– Спасибо. Кажется, вы вновь меня спасаете.
– Отдаю долг.
И когда он вот так смотрит, то в голову лезут совершенно неправильные мысли, недостойные женщины взрослой разумной и сдержанной.
Закричал сокол.
И Василиса вздрогнула. А потом ее поцеловали и… и не было дождя и купола, и солнце с небес глядело на них, таких бестолковых смешных людей.
Окутывало жаром.
И одуряюще пахла лаванда. А где-то далеко стрекотали кузнечики… и это тоже имело значение.
Глава 20
По небу плыли облака.
Белые.
Куделькастые. Как будто мелких пуделей погулять выпустили.
– Смотри, вон то, - Василиса подняла руку и указала пальцем на длинное облако. – На крокодила похоже. Ты видел когда-нибудь крокодила?
– Видел.
– Живого?
Они лежали на сухой траве, на старой куртке, от которой пахло табаком и еще дегтярным мылом, хотя Демьян совершенно не представлял, откуда мог взяться этот вот запах. Лежали и разглядывали небо, и облака, и еще тени птиц, что порой мелькали меж облаков и даже выше.
– Живого.
– А где?
– В Москве. Там есть ныне зоосад. И животных много.
– Не бывала, - с легкой печалью произнесла Василиса. – В Москве. И в зоосаду тоже. А крокодилов видела. В Египте их много. И огромные… и еще верблюды. Ты бы знал, как от них воняет! Матушка моя говорила, что это с непривычки, что если бы я решила остаться, я бы привыкла и перестала замечать, что вонь эту, что… остальное.
Она перевернулась на живот и одернула жакет.
– Это странно, да?
– Что?
– Все, - сказала Василиса.
– Пожалуй, - согласился Демьян. И вправду странно, лежать и разглядывать небо. Искать в облаках зайцев или крокодилов вот, как будто ему, Демьяну, снова лет восемь, а то и меньше. Слушать кузнечиков.
Разговаривать… ни о чем.
И пытаться остановить это вот мгновенье странного полудетского счастья, не знающего ни условий, ни условностей, но такого всеобъемлющего.
Хрупкого.
– Нос сгорит, - Василиса коснулась этого носа. – Уже сгорел. У тебя кожа светлая, тебе беречься надо.
– Я берегусь. Обычно.
Сейчас все было необычно.
И место.
И женщина эта невозможная, которая была рядом, руку протяни, и все ж несоизмеримо далеко, слишком далеко, чтобы можно было думать о большем, нежели несколько поцелуев. Не говоря уже о том, чтобы позволить себе это большее…
– А я солнце люблю, - Василиса села и обняла себя за ноги. Брюки обтянули эти ноги слишком уж плотно, и мысли стали… неправильными. Запрокинув голову, она подставила лицо солнечным лучам. И вдохнула раскаленный воздух.