Леди Роз
Шрифт:
– А как насчет долга перед семьей? – вспылил Уорик.
Окно заслонила спина архиепископа Джорджа.
– Ты не можешь пойти против нас, Джон, – сказал он так громко, словно находился с нами в одной комнате. – Иначе тебе придется сражаться с собственной плотью и кровью.
Джон пробормотал в ответ что-то неразборчивое, но меня это больше не интересовало. Внезапно я поняла, что происходит. Уорик готовит восстание против Эдуарда, восстание, в котором Джон отказывается участвовать. В комнате стало жарко… так жарко…
Я прижала руку к сердцу и почувствовала, что оно бьется с перебоями; в последнее время так бывало часто. Когда Джон смахнул со стола свои латные рукавицы, грудь сжала
Глава двадцать третья
1469 г.
В тот день, когда Джон порвал с братьями, разыгралась страшная буря. С приближением зимы активность Вудвиллов удвоилась, и пропасть между королем и Уориком стала еще шире. В этом противоборстве брат короля Джордж Кларенс, завидовавший короне Эдуарда и ненавидевший родственников королевы, встал на сторону Уорика. Казалось, ненависть к Вудвиллам охватила всю страну. В Кенте разграбили поместье графа Риверса, и до короля дошел слух о мятеже. Ситуация в Англии ухудшалась с каждым днем, но в Ирландии было еще хуже. Там действия моего дяди обернулись для Эдуарда катастрофой. Суровые меры всеми ненавидимого наместника, прозванного Саксонским графом, не усмирили страну, а подтолкнули ее к восстанию. Мир удалось восстановить только тогда, когда моего дядю отозвали и заменили близким другом казненного Десмонда графом Килдэром.
Но для Англии этот способ не годился. Отозвать Вудвиллов было нельзя; они пользовались этим и продолжали разворовывать страну. Вскоре на севере возобновились мятежи.
В начале 1469 года появилось множество зловещих предзнаменований грядущей катастрофы. В Бедфордшире выпал кровавый дождь; всюду видели несшиеся по воздуху фигуры всадника и воинов. В графстве Хантингдон из утробы женщины на сносях доносился детский плач. А с приходом весны в Йоркшире начался мятеж под предводительством некоего Робина из Ридсдейла, произносившего громогласные речи против непомерных налогов, несправедливости двора и ненасытных Вудвиллов, алчность и наглость которых якобы возмущала всех честных людей. Не успел Джон подавить этот мятеж, как в Ист-Райдинге начался новый. Руководивший им Робин из Холдернесса призывал вернуть титул графа Нортумберлендского Генри Перси. Джон встретил повстанцев у ворот Йорка, быстро подавил мятеж и казнил вожака.
– Исобел, я заслужил свой титул и был им хорошим правителем, – сказал Джон. – Почему они требуют возврата Перси? Что для них сделал этот род?
Я сидела у окна нашей светлицы в Уоркуорте и смотрела на мужа. Джон сидел у стола из резного дуба, облаченный в отороченную мехом тунику моего любимого изумрудного цвета, и писал письмо королю, не желая диктовать его писцу. У его ног лежал верный пес. У меня разрывалось сердце. Я знала, что казни его угнетают, и понимала, что вопрос муж задал мне не случайно.
Да, такой неблагодарности он не заслуживал. Средств у него было меньше, чем у Уорика, но на его кухне никогда не отказывали голодному в куске хлеба, а дверь замка никогда не закрывалась перед носом человека, просившего ночлега. Он делал много хорошего. Разве Перси когда-нибудь отправляли в тюрьму дрова или вино для заключенных? Какой лорд занимал своих людей летом, чтобы им не приходилось перевозить тяжелые грузы в разгар зимних холодов? Такая доброта была редкостью, но Джон заботился обо всех: своих солдатах, своих слугах, своей семье. И о своем короле.
Я протянула руку, и Джон подошел ко мне. Вглядевшись в его красивое лицо, я поняла, как сильно оно изменилось. Решение поддержать короля против собственных
– Милый, не принимай это близко к сердцу. У Робина из Холдернесса не было никакого права призывать к возвращению Перси… А Робин из Ридсдейла тоже выступал против тебя?
Джон отвернулся и жестом отослал слуг. Менестрель, игравший в углу на арфе, поднялся с табурета. Горничная Агнес, достававшая из сундуков мои наряды и вешавшая их в шкаф, поставила на тумбочку тазик с ароматной водой и ушла.
Когда Джон встретил мой вопросительный взгляд, в его глазах была боль.
– Исобел… Боюсь, что этот Робин из Ридсдейла не кто иной, как наш кузен Джон Коньерс.
Я ахнула и поднялась с кресла.
– Ох, Джон, мой дорогой… – Значит, кошмар начал сбываться. Так скоро! Я взяла его загорелую руку и поцеловала длинные пальцы.
Джон обнял меня.
– Милая Исобел, ты – мое единственное утешение. И всегда была им, – негромко сказал он. – Я помню тот день, когда ты спасла меня от засады Перси на Сент-Олбанской дороге. Тогда ты приехала, переодетая монахиней… А позже – еще до того, как Эдуард передал мне графство, – я сражался со скоттами и ланкастерцами на границе, и вокруг не было ничего, кроме смерти и страданий, ты приехала в мой лагерь с цыганами под видом танцовщицы. Сначала я не узнал тебя и не обратил на цыган внимания, но, когда увидел, что мои люди смеются – впервые за несколько месяцев, это помогло мне сбросить с плеч тяжелое бремя… А когда узнал; то не поверил своим глазам, но ты подмигнула мне. Если бы ты знала, как мне помогали твои смелость и жизнерадостность… Ох, Исобел, любил тебя эти двенадцать лет!
Он привлек меня к себе. Мы стояли щека к щеке, следя за лебедями, скользившими по голубому Алну, и овцами, мирно пасшимися на холмах.
– Когда я с тобой, солнце светит ярче, а птицы поют слаще. Исобел, я забываю обо всем… о бурях, туманах… усталых и продрогших людях, которые трусцой бегут по обледеневшей земле… о полях сражений…
Я прижалась к его теплой груди.
– И я тоже, Джон… Кажется, мы танцевали с тобой в Таттерсхолле только вчера. Милый, ты был молод и так красив, что я влюбилась в тебя с первого взгляда. А в те страшные дни, когда ты стал пленником Перси после Блоур-Хита, я думала, что могу потерять тебя. Я бы не согласилась снова пережить это время за все графства Англии… – Я отстранилась и посмотрела ему в лицо. – Только подумать, что это не имело никакого смысла! Ты попал в плен после выигранного сражения, потому что безрассудно преследовал честерцев на их собственной территории. – Перед моим умственным взором возник образ Джона: храбрый Невилл гонится за подлым Перси со всем пылом юности… Я улыбнулась. – Любимый, о чем ты думал?
Джон усмехнулся:
– Ни о чем. В том-то и беда.
Его улыбка меня обрадовала; я уже давно не видела своих любимых ямочек! Продолжая улыбаться и не размыкая объятий, муж посмотрел в окно. Я повернулась и проследила за его взглядом. В огороженном стеной саду внезапно возник наш трехлетний Джордж, с хохотом убегавший от преследовавших его сестер. Он родился через девять месяцев послетого, как Джон стал графом. Воспоминание о той ночи в Йорке заставило меня покраснеть.
– Ты дал мне все, чем я дорожу на этой земле, – прошептала я.