Леди Стерва

Ведьмочка

– А его ты спросила? Что думает по этому поводу отец ребенка?

– А какая разница? Попросит оставить ребенка - убьет меня, а я не хочу чтобы он страдал из-за того, что подписал мне смертный приговор. Выберет аборт и фактически заставит меня убить ребенка. А его ребенок имеет право на жизнь.

– Тебе не кажется, что это просто изощренная форма суицида?
– пустил он в ход тяжелую артиллерию.

– Не кажется. Я точно знаю, что это самоубийство, но мне проще думать, что это самопожертвование.

– Ты не передумаешь?
– устало вздохнул он.
–

Чтобы я не говорил?
– я покачала головой и через пол часа оказалась в палате.

Первые три месяца оказались самыми легкими, не смотря на зверский токсикоз. Меня рвало почти круглосуточно. Я даже спала с уткой в обнимку и ни черта не ела, только воду пила, чтобы было чем блевать. Все это время меня мазали кремами и маслами, увеличивая эластичность кожи, но к концу первого триместра появились первые растяжки. Пока безболезненные, но я отлично помню ощущение лопающейся кожи и дикий зуд, который этому сопутствует. А еще помню, что чесать нельзя ни в коем случае, иначе кожа потрескается еще сильнее.

Еще через месяц я начала просто выть от желания расчесать живот, а во сне себя не контролировала и к утру живот покрывался поперечными красными полосами. Мне выдали толстые мягкие рукавицы, а ночью в моей палате дежурила девушка, которая следила, чтобы я не чесалась во сне. Сначала пробовали пристегивать меня к постели, но быстро отказались от этой идеи, когда я за два дня изорвала запястья в кровь.

На пятом месяце токсикоз решили смягчить и почти весь день я лежала под капельницами. Чтобы поддержать организм хоть как-то, мне еще и глюкозу кололи. Вот ею меня и рвало. Ненавижу этот сладковато-горький привкус во рту! Еще и пена эта. Брр! Жизнь - говно, а жрать пришлось. Точнее, выблевывать большую ее часть.

В середине второго триместра токсикоз кончился, но стало только хуже. Я все время дико хотела есть, а нельзя. Стакан молока или сока в день и пол килограмма яблок - вот и вся пища, позволенная мне. Еще воду можно в неограниченных количествах и виноград зеленый. Ребенок начал толкаться. На животе проступили синяки, ребра болели нещадно и легче не становилось. УЗИ показало, что вес плода не дотягивает и до двух килограмм и это хорошо. Вот только пол определить не удалось. Ребенок усиленно прятался от аппарата. Решили ждать до последнего. Березин что-то объяснял про сроки на которых чаще выживают мальчики и девочки, но я ни черта не усвоила, потому что хотелось чесаться, жрать и сдохнуть от боли одновременно.

К концу шестого месяца я почти перестала спать. Было настолько больно, что на стенку лезть хотелось. Я перестала сдерживаться и начала скулить, а потом и орать в голос. Кожа на животе превратилась в тонкую пленку и ее стали мазать слабым раствором лидокаина, от чего она теряла чувствительность и не болела, даже чесаться расхотелось. Однако чувство дикого голода не давало уснуть. Нашли самое безопасное снотворное и я почти все время спала.

В начале седьмого месяца ребенок резко пошел в рост и мне стали колоть какой-то препарат слегка замедляющий рост костей. Это помогло. Живот мне забинтовали и запретили к нему вообще

прикасаться. Вставать не больше, чем на час в день и в туалет. Лежать исключительно на боку. Два раза в день массаж, чтобы мышцы не атрофировались и не появились пролежни. Исхудала я сильно и боялась что собственные кости прорвут кожу. Массировать особо было и нечего. Кожа и кости. Только грудь слегка увеличилась и попа на месте осталась. А вот талия пропала совсем. Этот чертов живот будто опоясывал меня.

Днем Березин сказал, что больше ждать нельзя. Я начала выяснять подробности. Оказалось, что если у меня мальчик, то вероятность его спасти процентов тридцать, для девочки почти шестьдесят. Через неделю девочка выживет стопроцентно, у мальчика будет процентов семьдесят на благополучный исход. А вот я...если сейчас сделать кесарево, меня спасут почти точно, но через неделю шансы мои будут пятьдесят на пятьдесят. Я настояла на том, чтобы подождать еще неделю, хотя была почти уверенна, что у меня дочь.

Ночью меня будто толкнули. Я открыла глаза и увидела как приоткрылась дверь. В палату тенью скользнула знакомая фигура. Я включила тусклый ночник и увидела Руса.

– Мамочка, - радостно, но тихо, сказал он и обнял меня за шею.
– я так соскучился!
– и заплакал.

– Ну, что ты, малыш. Все хорошо. Не плач. Я люблю тебя.

Тут сын увидел мой живот и осторожно к нему прикоснулся.

– У меня будет сестренка?

– Или братик...

– Я сестренку хочу, - упрямо заявил он.
– значит будет сестренка!

– Точно?

– Точно, - кивнул он.
– я назову ее Растиславой.

– Почему?
– удивилась я.

– Потому что она будет самой лучшей! Там в коридоре Майкл...можно он зайдет?

– Конечно. Только он не знает, что у тебя будет сестренка, - я поцеловала сына в щеку и погладила по голове.
– ты не говори ему пока. Я люблю тебя, малыш.

Рус кивнул и пошел к двери. А я осторожно встала, выключила ночник и отошла к окну.

Разговор не клеился. Я почти не слышала объяснений про Руса, только поняла, что сын и правда теперь верит, что я его мама. Боль в животе усилилась. Мне нужно было срочно лечь, но я не знала как сказать Майклу, что беременна и чем это мне грозит. Решила начать с конца и сообщить ему, что вряд ли выживу. Повернулась, махнула рукой, прося его уйти, и почувствовала, как кожа на животе лопается. Бинт тут же начал пропитываться кровью. Нужно срочно выпроводить Беса и вызвать моего хирурга. Черт! Зачем он меня обнял?! Стало только хуже. Живот лопнул еще в одном месте.

– Глупенькая! Разве от этого умирают?
– его слова резанули ножом по сердцу, а руки крепче сжались на животе.

– Да, Майкл, умирают и чаще, чем ты думаешь...
– с трудом выдавила я.
– Вызови врача срочно!
– заорала я, ощутив третий разрыв.
– Быстрее...пожалуйста.

Майкл бережно подхватил меня на руки и уложил на постель. На спину! Придурок! Черт! Больно!!! Я ему еще припомню! Незнание закона не освобождает от ответственности! Ну, где же эти чертовы врачи?!