Леди ведьма
Шрифт:
— Разве не тебе решать, дочь? Что еще ты хочешь узнать?
— Но он такой развращенный, мама! Действительно ли я могу поклясться в верности рыцарю, который нарушил клятву и, похоже, совершенно не думает об исправлении? Который просто раздевает меня взглядом, но раздевает и любую другую женщину, попавшуюся ему на глаза! Могу я, мама? — Слова буквально вылетали из нее. — Могу я довериться ему?
Гвен вздохнула с облегчением и заговорила, очень осторожно подбирая слова:
— Взгляды еще не повод для подозрений, дочь моя.
Корделия в ужасе уставилась на мать:
— Ты же не хочешь сказать,
— Нет, — признала Гвен и стала подбирать слова еще тщательнее. — Нет, насколько мне известно. А если и смотрел, то делал это с надлежащими предосторожностями…
— Ох, мама, что ты говоришь! — нетерпеливо перебила Корделия. — С тех пор, как отец встретил тебя, он вообще не смотрит на других женщин!
— С тех пор, как мы встретились — нет. Но до этого очень даже смотрел, на одну, во всяком случае.
— Ой! — поразилась Корделия. — Я… ее знаю?
Поколебавшись, Гвен кивнула:
— Да. То была королева Екатерина.
— Королева! — выпучила глаза Корделия.
Гвен, сжимая руку дочери, негромко рассмеялась:
— О, она была просто красавицей.
— Но мне кажется, она была совсем не похожа на тебя!
— Она и не была, — подтвердила Гвен. — И в конце концов твой отец предпочел такую, как я, такой, как она.
— И… больше он… на нее не смотрел?
— Этого еще не хватало, — самодовольно улыбнулась Гвен. — Во всяком случае, не в том смысле, о котором мы говорили. Он смотрит на нее как на друга, и не больше, а скорее, значительно меньше, потому что должен всегда быть настороже, не зная, как она поведет себя в следующий раз.
Корделия хихикнула, кивая:
— Точно, все мужчины чувствуют себя так рядом с нею, даже король Туан, разве нет?
— Ну, возможно. Я предпочитаю думать, что это придает остроты их браку. Надеюсь, что я права.
Корделия вспомнила о своих печалях, и голос ее потух, а взгляд затуманился:
— Вот и мне такой нужен — тот, кто будет мне верен и ни разу не поглядит на другую женщину, как только станет моим мужем. — Она взглянула на мать. — Но я, наверное, не столь обольстительна, как была ты.
— И по-прежнему такова — для твоего отца, — несколько резковато отозвалась Гвен, — хотя, не сомневаюсь, только для него. Что до тебя, ты пока не знаешь пределов своей обольстительности, моя дорогая, как не знала и я в твои годы. А в этом путешествии ты ничего нового не узнала?
— Ну… — Корделия покраснела и снова опустила глаза, — сегодня вечером… я, кажется… пользовалась успехом у молодых людей.
— Покажи мне, — сказала Гвен.
Корделия закрыла глаза и представила себе всех этих молодых людей, толпящихся вокруг нее, добивающихся ее внимания и права танцевать с нею. Она вспомнила самые впечатляющие моменты каждого танца, партнеров, меняющихся с головокружительной быстротой — хотя перед глазами все время оставались образы Алена в маске и Бора.
Видение было очень ярким; Корделия воспринимала недавнее прошлое во всех подробностях, чуть ли не с ароматом цветов, украшавших зал, слышала болтовню, веселый смех…
Гвен удовлетворенно вздохнула:
— О, как я рада видеть это! Я всегда знала, что ты красавица, дочь моя, но пришлось изрядно подождать, пока мужчины этого мира заметят
— А отец молился, чтобы они никогда не заметили, я уверена, — с иронией в голосе отозвалась Корделия. — Но что же мне теперь делать? — Она умоляюще протянула руки. — Ведь не один мужчина заметил во мне какую-то привлекательность, а двое!
— Двое? — нахмурилась Гвен. — О ком ты говоришь? Об Алене?
— Да. — Корделия снова принялась ходить взад и вперед. — Мне казалось, он рассматривает меня только как свою собственность, так же, как и я его. Я думала, он просто приехал требовать то, что мнил принадлежащим ему по праву рождения, и, возможно, так оно и было… Но теперь…
— Что теперь? — и снова попросила:
— Покажи мне, дочь, если это не слишком личное.
Корделия закрыла глаза и представила себе танцы с Аленом, его руку на ее талии, их слившиеся в объятии тела… Она прервала воспоминания. — Большего я показать не могу, мама.
— И не надо, — согласилась Гвен. — Думаю, об остальном я могу догадаться сама. — В глубине души она была довольна.
Итак, двое мужчин заставляют тебя таять; двое заставляют гадать о еще неведомых тебе наслаждениях.
— Двое. Да. — Корделия посмотрела на свои стиснутые руки. — И я никогда бы не подумала, что одним из них окажется Ален!
— Это неожиданность, — признала Гвен, — хотя и приятная. А второй? Что представляет собой это сокровище?
— Да уж какое сокровище! Воистину, он совершенно непотребен! — вскричала Корделия. — О да, он прекрасно сложен, но ведет себя отвратительно. Нет, всякий рыцарь, опустившийся до разбоя, теряет право называться рыцарем и уж, конечно, не подходит в мужья благородной девице!
Гвен смотрела куда-то вдаль.
— Не думай, что сможешь изменить его, дочь моя. Ни одна женщина не способна перекроить мужчину по своей мерке. Женитьба изменит его, конечно — не сразу, не в тот момент, когда священник объявит вас мужем и женой, не за месяц и даже не за год, но постепенно, мало-помалу он изменится, как и ты сама.
Тебе остается только надеяться, что он станет походить на того, каким ты хотела его видеть.
Она снова посмотрела на дочь:
— Однако любовь и привязанность, а также неустанные увещевания возвысят его в собственных глазах, укрепят его внутренне, помогут ему так, что и представить себе трудно. Но в конечном счете, ты не можешь быть уверена в том, каким он станет. Ты можешь не сомневаться, что он станет другим, а если он любит тебя так же, как ты любишь его, и вам улыбнется удача, то со временем вы будете сближаться все больше и больше, превращаясь в настоящую пару.
Корделия посмотрела в глаза матери:
— Мне кажется, ты знаешь об этом непонаслышке?
Корделия медленно кивнула:
— По меркам Грамария, твой отец совершенно не подходил в мужья — нет, годился, но только крестьянке. Видишь ли, семьи у него здесь не было, и хотя он претендовал на благородное происхождение, никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть этого, ибо народ его был далеко, очень далеко, у другой звезды.
Он был искателем приключений, вот этого никто отрицать бы не стал, хотя рисковал ради блага других, а не ради богатств и поместий. Не было у него и никакого наследства, кроме Фесса и корабля, ведь он второй сын второго сына.