Ледобой
Шрифт:
Мы ехали в самой середке, в окружении суровых воев, смотревших за нами во все глаза. Случись что, утыкают стрелами на счет «раз». Все это Безрод понимал, но и бровью не вел. Не знаю, как ему, толстокожему, но я чувствовала себя неуютно в кольце кусачих стрел, готовых ужалить, если стрельцам попадет шлея под хвост.
Подле Безрода, стремя в стремя ехал самолично воевода охранной дружины. Глядел прямо в лицо и глаз не прятал. А Сивому хоть бы хны. Наплевать да растереть. Обозники боялись нас, будто лихих, даже ночью следили во все глаза. Думали, вот встанем, подадим своим тайный знак и начнем резать люд ратный и торговый. Мало было таких случаев, когда лихие втирались в доверие к обозникам и ночью кончали спящими? Вот
Какой-то молодой боец из дружины гойга, смешливый, синеглазый, все время оказывался подле меня. Якобы конек под ним слишком резов, мол, так и прыгает вперед, и сладу с ним нет никакого. Уж так получалось, что «непослушный» конек подскакивал прямиком ко мне. Я против воли улыбнулась молодцу, – так хорошо парень играл досаду, а в глазах так и плескались радость и ухарство. Того и гляди, разольются вокруг. Знала, с чего молодец начнет, и заранее предвкушала словесные игрища.
– А меч твой чудо как хорош! – звонким голосом объявил он мне. И уже тише: – И сама хороша!
Только теперь поняла, как устала без нехитрого, беззаботного общения, которое ни к чему не обязывает и делает жизнь красочнее и волнительнее. Оно всегда связывает молодых парней да девок, у которых вся жизнь впереди. И еще поняла, что эти страшные полгода высосали из меня все силы. А сейчас будто домой вернулась. И за это теплое чувство я была очень благодарна молодому парню, дружинному Брюста.
– А сам, ровно медведь перед малинником, извертелся!
– Очень уж малинка краснобока! – он приятно улыбался.
В нем еще не было той внутренней ожесточенности, которая до самых мрачных глаз заполняла битых жизнью мужей, вроде моего Безрода. Улыбается чисто и светло, а при виде мало-мальски пригожей девки глаза так и разгорелись, чисто пожарище! Все правильно, так и должно быть. Ведь и сам молод и пригож. По-моему, я уже начала мыслить как пожитая старуха, а ведь этот смешливый парень вряд ли старше меня. Он смеется, я – нет. Боги, я хочу улыбаться!
И улыбнулась. Так со мною всегда. Когда по левую руку жаром жарит, по правую непременно холодом студит. По правую руку ехал молчаливый Безрод, по левую – довольный жизнью молодой дружинный. Сивый ехал без поводьев, по обыкновению молчал и, казалось, дремал. Но я готова была заложить собственную голову против того, что от холодных глаз моего муженька не укрылся ни единый перегляд. И сама не поняла, почему вдруг Сивый, легонько придав пятками Теньку, ушел вперед. Без злобы посмотрел на нас и усмехнулся. Гойг припустил следом.
Мы остались одни. О боги, как хорошо оказалось просто глядеть на веселого человека и слушать непоказной, заливистый смех! Будто к жизни возвращалась, и меня снова обхаживал добрый молодец. Глядела в спину Безрода, едущего далеко впереди, думала над тем, что значил его взгляд, и радостно отвечала веселому собеседнику. Уже стала забывать эту девичью премудрость ловко чесать языком и не лезть за словом в суму, а ведь не так давно я этим умением отменно владела. Теперь возвращала себе утраченный навык. Слово цеплялось за слово, мне снова было весело, и, кажется, впервые за эти полгода чисто и искренне смеялась. Сивый ни разу не слышал моего смеха, не знаю, услышит ли впредь, но вдруг стал понятен его загадочный взгляд. Как будто ветром сдернуло покров, за которым ничего не могла разглядеть. Он для того ушел вперед, чтобы мне, дурище, не мешать веселиться! Не захотел над душой стоять. Ишь ты, понятливый душегуб выискался!
Помнится, в детстве, мы с подружками частенько гадали до поздних сумерек на женихов (серьезные гадания на венках
Вылег просто радовался каждому солнечному дню, радовался тому, что песня поется, а вино пьется. Три года назад в этих краях случилась большая сшибка, он тогда еле выжил. И тому радовался, что выжил, и тому радовался, что девки любят, и тому радовался, что сам девок любит, себя забывая. На меня глаз положил. И саму в жар бросило, дрогнуло внутрях, до сердца достучалось. Неужели живо еще сердечко? Так застучало, – чуть с коня не сбросило. Впервые за полгода напомнило о себе. Внизу живота потяжелело, в голове помутилось, перед глазами поплыло. Погнала от себя дерзкие мысли, а сердце лишь сильнее забило, пересиливая глупое упрямство. Я была полна соками, чисто переспелая вишня, и боялась, что всякий востроглаз приметит, как горят мои щеки, а тело требует своего. Но пуще всего себя боялась.
Тычок недовольно косился в мою сторону, Гарька жестко свела губы и отвернулась. Ну, эти понятно, за сивого подонка душу отдадут, – ишь, обиделись. Ну, и пусть косо глядят, если хочется! Я не шалая корчемная баба, с горячей кровью совладаю. Но слишком тяжело и горячо стало внизу живота, кровь как будто закипела, даже глаза жар телесный застил. В ушах зазвенело. Ох, боюсь…
На ночлег расположились в чистом поле. Как только стена леса проредилась, гойг зычным голосом велел бить на поле стан. Перед тем, как разъехаться в разные стороны, Вылег, почти касаясь моего лица льняными кудрями, горячо шепнул.
– Перед рассветом у леса буду ждать. Полюбилась ты мне! Жаркая ты!
Сама не заметила, как кивнула. Да что это со мною? Он не обещал за себя женой взять, пообещал только себя. Должно быть, сразу разглядел во мне битую бабу, а не девку сопливую. О боги, неужели жажда порвать в клочья душу человека может быть так сильна! Неужели на желание уязвить мужскую гордость, спишется все? Воистину баба сердцем живет! Не головой! Ведь не знаю, когда сшибемся с постылым мужем, а когда сшибемся, не знаю, чья возьмет. Могу и побежденной стать. Но даже если проиграю, все равно не мужа первым к себе допущу! Только не его!
– Буду. Жди.
Я не спала, вернее, спала, но как будто на камнях. Лежала, пребывала в каком-то забытьи и просила прощения у всех, кто знал меня, любил и глядел нынче из Ратниковых палат.
– Ох, Грюй, милый друг, закрой глаза! Закрой! – умоляла я в горячечной дреме.
Просила богов наливать Грюю полной мерой, в самой большой чаре, умоляла богов наслать на Грюя хмель покрепче. Не хотела, чтобы милый друг смотрел вниз, на меня, непутевую. А когда на востоке встала Зарь-звезда, я поднялась тише мышки-норышки. На этот раз оставила кольчугу на месте. Не от кого обороняться. Нынче сдамся без боя. Кому-то без боя сдамся, а кто-то и с бою не понюхает. Кроме стражи, бродящей вокруг стана, люд спал. Неслышнее тени выскользнула из-под Гарькиного бока, что свернулась рядом калачиком, и, не скрываясь, пошла к лесу. А чего скрываться? Хотела, чтоб весь обоз посмеялся утром над зазряшным душегубом, тыкал в него пальцем и строил над головой из пальцев ветвистые рога. Была еще одна причина – станешь красться, дозорные враз подстрелят, ровно лихого ползуна. Сторожевой меня увидел и только ухмыльнулся, показав головой в сторону леса. Буркнул: