Ледовая сага
Шрифт:
— Ясное дело, что недобрые люди живут в таком месте, — на ходу объяснил он юноше. — Наверное, и не люди вовсе. Но взглянуть надо, только тихо…
Местность понемногу повышалась. Болото осталось позади. Друзья осторожно шли по пологому склону, поросшему жесткой, как солома, травой. Вскоре они вошли в густой ельник.
Невысокие деревья были покрыты серым мхом чуть не до самых вершин, будто какой-то великан укутал лес своей седой бородой. Ни один звук не нарушал тишины — у Дуны даже заложило уши.
Среди молодых елочек попадались и довольно
— Ну-ка! — кивнул он Дуне.
Юноша тут же сбросил с плеч мешок, снял перевязь с мечом и лук.
— Я мигом!
Взбираться было легко. Вскоре Дуна уже удобно устроился в развилке ветвей почти на самой верхушке дерева. Холодный ветер мигом высушил капли пота, выступившие на лице за время подъема. Юноша поежился, но тут же забыл о холоде. Прищурившись, он глядел на север.
Конан был прав — до деревни было не больше полулиги. Вернее, до хутора — всего-то несколько подворий. Хутор как хутор: крепко рубленые дома с двускатными крышами из корья, плетни, колодец, из труб дымок вьется…
Но хутор этот Дуне не понравился. Конечно, ясно — добрые люди в таких местах жить не будут, тут Конан прав.
Но было и еще кое-что, вернее не было: сколько Дуна не прислушивался, он не услышал ни лая собак, ни мычания коров, ни других обычных для людского жилья звуков. Если бы не дым, хутор казался бы вымершим.
Дуна решил проверить, хотя и так все было понятно. Он закрыл глаза, привычно отрешаясь от зримого мира, и потянулся своими вдруг необычайно обострившимися чувствами к недалеким строениям.
Обычно это получалось у него легко — видеть далекое, осязать то, до чего рукой не дотянешься… словом, то, что Конан неприязненно называл колдовством, являлось для Дуны скорее игрой.
Он был способен от природы, да и учителя у него попались хорошие, но никогда он и в мыслях не держал пойти далее по тропе тайного знания, стать кудесником, магом и, как следствие — отшельником. Как Унна, к примеру. Нет уж! Забавляться и дурачиться, как тогда в Халоге, когда он на спор ломал руки дюжим воякам в «Буром быке», чтобы привлечь внимание Конана — вот это сколько угодно!.. Однако ведовство помогло им в схватке с Брагой, и сейчас он пытался применить свое знание для дела, а не баловства…
«Интересно, Игг, явившись именно мне, рассчитывал на мою волшбу или на что-то иное?.. А на что же еще, — сам себе ответствовал Дуна. — хотя, волшебник-то из меня не ахти какой… Но без нее, без волшбы, я бы давным-давно ноги протянул в этих топях. И боюсь я… ох, как боюсь! Игг все-таки мог бы и понадежней кого найти…
Сопротивление Дуна почувствовал сразу, однако не направленное конкретно против него, а… словом, было такое чувство, будто продираешься сквозь густой кисель.
Ничего не видно, не слышно, и каждый шаг дается с трудом. И еще было ясное ощущение угрозы. Опять же не к нему — а угрозы вообще, ко всему живому.
Дуна вздрогнул и открыл глаза. Попытка его была слабой, и хвала Иггу, ее не почувствовали.
«А
Дуна содрогнулся. Можно было только гадать, что предприняли бы те, кто скрывался за этой завесой, но им с Конаном точно бы не поздоровилось…
«А ты на что другое рассчитывал? За этим и шли…»
Дуна вдруг почувствовал, что основательно промерз, сидя верхом на ветке. Порывы северного ветра раскачивали высоченную ель, как тростинку. Спуск будет потруднее подъема: когда он лез наверх, такого ветра не было.
Постукивая зубами от холода, Дуна начал спускаться. И не успел он пройти и половины, как снизу послышался неясный шум.
До земли было далеко.
Путаница мохнатых ветвей и сгущающиеся сумерки мешали разглядеть, что происходит внизу. Юноша бесшумно скользил по стволу. Ноги сами собой находили опору — голова была занята совсем другим: «Конан!»
А Конан стоял, прижавшись спиной к шершавому стволу и выставив перед собой меч.
Три волка-оборотня тоже замерли в обманчивой неподвижности в нескольких шагах от киммерийца. Оскаленные пасти с огромными желтыми клыками и горящие жутким багровым огнем глаза не предвещали человеку ничего хорошего.
А рядом с ними — на шаг ближе к Конану — стояла юная девушка, тонкая и хрупкая, как молодая березка, с длинными светлыми волосами до плеч, одетая в зеленое платье, стянутое в талии серебряным пояском.
Большие серые глаза пристально смотрели на киммерийца. В них ясно читалось любопытство… и что-то еще, Конан никак не мог понять, что же именно. Возможно, красный отблеск заката, порой вспыхивающий искрой в девичьих глазах, мешал ему.
Еще один волколак — самый нетерпеливый — валялся в стороне с перебитым хребтом.
— Зачем ты убил Хаму, человек? — голос девушки был глубок и звучен, как у зрелой женщины.
Вопрос не требовал ответа. Конан не сомневался, что перед ним враг — беспощадный, страшный, который ждет малейшего неверного движения, чтобы вцепиться ему в горло. И киммериец понял наконец, что светилось в глазах этой девицы, помимо любопытства.
Желание. Вожделение. Она хотела его. Десятки женщин смотрели на могучего киммерийца, и в их глазах он тоже видел желание, но несколько иного рода. Те женщины видели в нем мужчину, а эта… о, Кром, иного слова, чем «пища» и не подобрать! И огонь в ее узких зрачках отнюдь не отсвет заходящего солнца!
«Как там Дуна? Лучше бы ему посидеть на дереве, пока все не кончится… впрочем, только боги знают, что тут лучше…»
Стоящий рядом с девушкой волк глухо заворчал и подался вперед.
— Стой!
Волк даже присел на задние лапы от этого крика, красный огонь в его глазах погас, и в них появился страх. Слуга ослушался господина!
— Отчего же ты молчишь человек?
— Ты — из Детей Младших Богов? — медленно спросил Конан, хотя и так знал ответ.
«Оборотни — тоже из Детей, да не из тех…» — вспомнились ему слова Унны. А сейчас перед киммерийцем стояла одна из «тех».