Ледовое небо. К югу от линии
Шрифт:
— Интересно! — почесал затылок Мирошниченко.
— Я же говорил, что не надо волноваться, Анатолий Яковлевич, — дружески пожурил старпом. — Как-нибудь все образуется, и вообще, чему быть, того не миновать. Пора, одначе, и мне к станку… Приятного всем аппетита.
Столкнувшись в дверях с завитой, ослепительно красной от хны Аурикой Кодару, судовым врачом, он вежливо отступил в сторону и, страдальчески зажмурившись, схватился за лоб.
— Доброе утро, доктор, опять голова болит, — чуть переигрывая в интонациях, пожаловался он.
— Это у вас от давления, — невозмутимо поставила
Сакраментальная фраза, как и ожидалось, была произнесена. Неизменно улыбчивый Эдуард Владимирович задышал, высунув язык, словно овчарка. Остальные просто потупились и стиснули челюсти, чтобы не расхохотаться. Первым не выдержал, как обычно, Мирошниченко и откровенно заржал, как только Беляй заковылял к трапу, согнувшись, как от животной колики.
— Спасибо, доктор, — подражая артисту Папанову, просипел напоследок старпом и зацокал по ступеням подковками.
— Как там наши? — поинтересовалась Аурика, зайдя, по обыкновению, в буфет проверить санитарное состояние. Пробу блюд она сняла еще в камбузе в семь тридцать.
— Все у них хорошо, — сообщила Лариса. — Василь Михалыч сказал.
— Молодцы! — белизна занавесок и платиновое сияние сковородок пробудили на вечно озабоченном лице судового врача удовлетворенную улыбку.
Веселое, в общем, настроение установилось с утра на теплоходе. И хоть никому не улыбалось застрять на неопределенный срок в океане, весть об изменении курса восприняли с радостью. Теперь уже точно было известно, что значит каждая пройденная миля, каждый прожитый час. Что бы там ни случилось, это святое дело, с прочими заботами несравнимое. Груз, линия, сроки — на то и начальство, чтобы ломать голову над подобными материями. Ни на зарплате, ни на душевном спокойствии они не отражаются. Разве что премия… Ну так хрен с ней, с этой премией. Чистая совесть дороже, да и за лишние дни золотые копейки все равно набегут. Хоть и не сомневался никто в окончательном решении своего капитана, но, когда, обогнув заворачивающий к весту циклон, судно легло на прямой к Богданову курс, все облегчение почувствовали.
Решение капитана — закон, а следовать закону всегда легче, чем изнурять себя поисками альтернатив. Рандеву с «Оймяконом» представлялось теперь всего лишь одним из этапов рейса, его неотъемлемой составной частью. Пусть наиболее трудной, что из того? В море вообще трудно, и только спасительная привычка позволяет это не всегда замечать.
Появление Дугина встретили улыбками. Как там ни говори, а он снял тяжесть с моряцкой души. Без лишней канители принял все на себя и, можно не сомневаться, наилучшим образом подрассчитал. Как положено.
— Картошка? — удивился капитан, словно ожидал увидеть по меньшей мере омара, и с воодушевлением принялся снимать отмокшую шелуху. — Доброе, — дружелюбным кивком ответил на приветствие Ивана Гордеевича Горелкина, первого помощника, пришедшего с каким-то листком. — Что это у вас?
— Да объявление хочу повесить. Беседу думаю перед кино провести.
— Я думал, радиограмма.
— Так все новости теперь у вас… Нет еще из пароходства?
— Пока нет… Шередко вроде
— Далеко?
— Порядочно.
— Надо бы в Одессу сообщить.
— Погодим пока, Иван Гордеевич… Чего суетиться перед клиентом? Пусть уж они сами о себе заявляют, а нам неэтично.
— Ну вам виднее, вам виднее… Неохота мне что-то селедку эту. Пойду лучше объявление повешу.
— Успеете, Иван Гордеевич, чайку хоть попейте.
— Не, душа не лежит. Все из рук валится.
— Что так?
— Вчера же «Черноморец» с «Торпедо» играл, а я в полном неведении. Как тут быть? — изображая простака, Горелкин вскинул, но сразу опустил поникшие руки. — Уж я этого змея Васыля просил-просил с Одессой связаться, да он ни в какую. Так и промаял весь день. А теперь уж ему не до того.
— Сегодня у него забот хватает, — поймав иронический взгляд Шимановского, капитан понимающе подмигнул. — Сочувствую, Иван Гордеевич.
— Э, разве вам понять? Вы ж не болеете.
— Отчего же? Болею. Мне доктор даже витамины прописала. Правда, Аурика Игнатьевна?
— «Декавит» три раза в день, — с олимпийским спокойствием подтвердила Аурика.
— Э, ладно, — Горелкин махнул рукой и шаркающей походкой поплелся в смежный отсек за кнопками.
— Не в настроении человек, — поцокал языком Шимановский, — сразу чувствуется.
— А с утра бегал, волновался, — не то с одобрением, не то осуждая, сказал Дугин. — Где Вадим Васильевич? — поинтересовался он у второго помощника.
— На вахте. А так заходил, позавтракал.
— У вас все спокойно прошло?
— Вполне, Константин Алексеевич. Кругом никого, хоть пляши. Около семи одного рыбачка по левому борту встретили. Пустячный траулер.
— Пустячный? Ошибаетесь, милейший. Рыбак — это всегда серьезно. Ибо сказано: бойся пьяных рыбаков и военных моряков, — довольно прищурился Дугин.
«Великодушным и общительным восстал ото сна, — отметил зоркий Эдуард Владимирович, — и очевидно вполне доволен собой».
И вчерашний выговор представился ему уже совершеннейшим пустяком. Он окончательно понял, о чем передумал в тот вечер и как пережил ночь капитан. Немного даже стыдно сделалось за себя.
— Рыбки не догадались у него попросить? — на полном серьезе спросил Дугин.
— Не останавливаться же…
— Ради такого дела можно было бы и остановиться. Прошлым рейсом нам полпалубы засыпали. Неделю ели.
— Скумбрия, обжаренная в оливковом масле с лимонным соком и отварной спаржей, — мечтательно цокнул зубом Шимановский.
— Почему нет? — пожал плечами Дугин. — Самодуры [16] есть, а спаржу возьмем в Сеуте.
— Это хорошо, — сказал Эдуард Владимирович.
— Что именно? — не понял Дугин.
— А все хорошо. Будьте уверены, Константин Алексеевич, что у ребят душа горит… Одним словом, каждый хочет сделать свое дело как можно лучше.
— Мало хотеть, Эдуард Владимирович, а вот сделать действительно надо.
16
Рыболовная снасть.