Ледовый десант
Шрифт:
Терентий Живица развернул другую газету.
— Здесь тоже стихи. Солдаты-фронтовики пишут.
Із яруг, де чорною пітьмою Ніч лякливо в простір визира, Сто смертей вела війна з собою До крутого берега Дніпра.— Сразу видно, что это про наш плацдарм, — прокомментировал Василий Волков.
— Конечно, про наш, — согласился Живица и стал читать дальше.
Гнаний страхом, ворон до байраку УЖивица помолчал, положил газету на стол.
— Вот так пишет младший сержант Иван Редуненко. Полевая почта двадцать четыре тридцать девять-С.
— А что там на Западе? — спросил Колотуха.
— На Западе? — переспросил Стоколос. — Сейчас найдем. Ага. Вот… «Налет английских бомбардировщиков на Берлин… Тридцать два бомбардировщика не вернулись на свою базу… Во Франции продолжаются забастовки рабочих… Бельгийские партизаны в Арденнском лесу подожгли лесопильный завод… Италия объявила войну Германии… Правительства СССР, США и Великобритании признают Италию совместно воюющей стороной…» Ну а то, что немцы выкрали Муссолини, вы знаете из прошлых газет.
— А настоящего фронта так до сих пор и нет, — развел руками Василий Волков. — Тянут резину Черчилль и Рузвельт.
— Вы правы, — вздохнул капитан Заруба. — Английский премьер-министр Черчилль сказал по радио, что во всем мире нет военной организации, которая смогла бы нанести Гитлеру такой удар, который нанесла ему Красная Армия. Черчилль приветствует советские войска. И тут же говорит, что они, англичане, заслужили бы осуждения, если бы допустили, что их планы и действия базировались на перспективе быстрого краха Германии. И далее. Он, дескать, уверен, что кампания сорок четвертого года в Европе будет очень суровой и от западных союзников она потребует намного больших человеческих жертв по сравнению с теми, что они имели до сих пор.
Капитан Заруба прошелся по землянке, сел за стол.
— Теперь вам понятно, почему ваш пленный лейтенант прибыл сюда из Франции? Черчилль всему миру оповестил, и Гитлеру в том числе, что только в сорок четвертом году он откроет второй фронт на Европейском континенте.
— Хитрая лиса этот премьер, — покачал головой Андрей Стоколос. — Похвалил нас и тут же на всякий случай выдал сроки высадки своих войск. До сорок четвертого еще два месяца и десять дней. Но зимой едва ли англичане и американцы решатся плыть по морю. Разве что весной.
— Конечно. Море ведь будет холодным, — иронично произнес Живица.
— Вот-вот, — постучал пальцами по столу Заруба. —
Заруба достал из полевой сумки зеленую баклагу со спиртом, две банки консервов и буханку хлеба.
— У самого начпрода Берулавы выпросил для вас, — похвастался капитан. — Налил почти полбаклаги.
— Это хорошо! Сейчас погреемся, — потер руки Волков.
— И закусим «вторым фронтом», — сострил Стоколос.
— Верно, — засмеялся Живица. — Ведь колбаса заокеанская, из Америки. Хоть этим помогают нам.
Старшина Колотуха молча разлил в кружки спирт. Стоколос поставил на стол котелок с водой. Волков порезал кинжалом хлеб, открыл банку с ветчиной. В землянке запахло перцем и лавровым листом.
Заруба поднял свою кружку. Взгляды всех устремились на него. Бойцы артдивизиона знали, что капитан выпивает очень редко, лишь в особых случаях, и не раз говорили: будь его воля, он отменил бы наркомовские сто граммов. По этому поводу артиллеристы шутили: «Командира лучшего, чем капитан Заруба, не найти во всей армии, но хорошо, что он не нарком».
— За бойцов самого передового на войне края — за разведчиков! За вашу дружбу, за чувство локтя товарища! Одним словом, за вас! За то, чтобы скорее мы дошли до государственной границы, откуда начался для всех вас, кроме Волкова, боевой путь! — произнес немного торжественно, но от души капитан Заруба.
Все выпили, стали закусывать.
Андрей Стоколос жевал колбасу с хлебом и незаметно разглядывал капитана Зарубу. Худощавое бледное лицо. Глубокие, задумчивые карие глаза. Нос за минувшие четыре недели еще больше заострился. Над правым карманом гимнастерки привинчены два ордена Отечественной войны.
Андрей представил Зарубу в форме гренадера первой Отечественной, когда воевал его далекий предок — генерал Засядько. Да, форма гренадера очень красиво смотрелась бы на нем. Стройный, высокий, лицо благородное, одухотворенное. Ни дать ни взять — дворянин-декабрист.
— Генерал-майор Шаблий, как сказал комдив, хочет забрать вас в свой штаб, — нарушил молчание Заруба.
— Штаб в Москве. И нам туда дорога. Но только с пересадкой в Киеве, — ответил Стоколос. — Правильно? — повернулся он к старшине Колотухе. — Или, может, не так?
— Точно! — кивнул Максим. — Надо сперва взять Киев. Ведь ради этого мы с тобой и выполняли последнее задание в тылу немцев.
— Время покажет, — задумчиво произнес Заруба. — От Леси Тулиной не получали вестей? — Он обращался вроде бы ко всем пограничникам, но посмотрел на Андрея.
— Не забыли ее? — улыбнулся Стоколос.
— Разве можно забыть сталинградскую зиму и двух девчат среди заснеженной, скованной морозом степи, — Заруба отодвинул от себя кружку с недопитым спиртом, положил на стол руки ладонями кверху, уставился в них.
Вот этими руками он тогда, зимой, оттирал замерзшие ноги партизанской разведчице Лесе Тулиной. Заруба стал вспоминать, как все было.
Какая-то казачка с хутора привезла к его блиндажу на телеге, запряженной волами, двух девчат, одетых, как довоенные модницы, в новые пальто и сапожки. А мороз стоял градусов двадцать, если не больше.
«Верите их, хлопцы, и оттирайте спиртом или снегом, а то окоченеют, как те несчастные…» — сказала казачка.
«Какие несчастные?» — спросил он ее.