Ледяная арфа гангаридов
Шрифт:
Кроме еды, ему нужна была вода для питья. Гэтан набил карманы штанов ракушками, влез на обрыв и огляделся. Вокруг расстилалась плоская засушливая равнина, покрытая жесткой осокой. Было ясно, что пресной воды поблизости нет, но далеко на востоке вилась полоска невысокого леса, растущего вдоль русла реки. Там могли оказаться люди и в любом случае была вода.
Он бросил последний взгляд на пустынное море и зашагал к pеке. Наверное, в его положении было бы разумным чувствовать страх или хотя бы тревогу. Но Гэтан не боялся мира, давно привыкнув оставаться наедине с ним. Он воспринял свое новое положение, как человек, проснувшийся утром после полной сновидений ночи, воспринимает стены своей комнаты. Гэтан беспечно шагал сквозь мир, а
Это была мелкая речушка, обросшая вдоль поймы невысоким леском. Люди здесь не жили, но вода была, свежая и чистая, хотя и теплая. Гэтан напился, искупался, прополоскал жесткую после морского купания одежду и пошел вверх по течению, рассудив, что людей скорее всего можно найти у воды.
Когда стемнело, он устроился на привал на берегу речки. Он съел мясо ракушек, которые нес с собой – все равно к утру протухнут – затем напился и опустил в воду горящие ступни, не привыкшие к ходьбе босиком. Ветер затих, вода текла медленно и беззвучно, с неба мерцали звезды. Казалось, было слышно, как вокруг трава растет. Гэтан с удовольствием вслушивался в мир, тишина не пугала его, а вызывала восторженное, умиротворенное чувство. Затем он подумал, что не сможет завтра идти, если не вылечит ноги – и мир незамедлительно дал ответ. Откуда-то возникло точное знание, что если взять вон те круглые темно-зеленые лопушки, растереть и приложить к пяткам… Он растер их в ладонях, положил на лист покрупнее и длинной травинкой привязал к ступням.
Когда он проснулся на рассвете, ноги уже не болели. Он снова пошел вдоль реки, по кромке леса и луга, продолжая бессловесный, нескончаемый разговор с миром. Он различал лечебные, съедобные, опасные травы, чувствовал скрывающуюся в них мелкую живность. Не глядя, он знал, где поблизости есть мышиные норы и птичьи гнезда, слышал испуганный стук сердца тушканчика, прячущегося за кустиком осоки.
Он шел, увлекшись этим разговором, не считая ни дней, ни ночей. Проголодавшись, он выкапывал корешок и не спеша прожевывал на ходу жестковатую мучнистую мякоть. Ему казалось, что в мире нет ничего, кроме этого пути, что он может вечно идти так. Ему не хотелось никуда приходить. Как-то вечером во время умывания он вдруг заметил, что его ладони выглядят непривычно, и присмотрелся к ним.
Линии на его руках изменились.
Недели две спустя он набрел на человеческое жилье. На холме в излучине реки стоял небольшой домик с сараем, с огородом, с полем из двух делянок, на одной из которых зеленела молодая пшеница, а на другой розовел цветущий волоконник. Ближе к речке располагалась луговина с высокой и сочной травой. Девушка, ровесница Гэтана, косила на ней траву.
Гэтан подошел ближе. Девушка перестала косить и уставилась на странного незнакомца, хрупкого и загорелого, почти бесплотного, словно лесной дух. Тот тоже рассматривал ее, молодую, свежую, румяную, в светлом платье из ткани в мелкий цветочек и розовой косынке, из-под которой выбивалась темная прядь волос, прилипших к вспотевшему лбу. Затем он опустил взгляд вниз, на острую косу, на сочные свежескошенные стебли, еще не сознающие своей смерти. На его лице появилось недоуменное выражение.
– Ты что, никогда не видел, как косят траву? – не выдержала девушка.
– Наверное, не видел. – Он поднял на нее взгляд: – Зачем ты ее косишь?
– Как зачем? – удивилась она. – На сено, чтобы зимой кормить скотину. И откуда ты такой взялся?
– С корабля. Меня смыло волной в бурю.
–
– Не знаю.
– Ну и чудной же ты. – Девушка оглядела его с головы до ног и заметила, что его потрепанная одежда сшита из хорошей ткани, а руки не знакомы с тяжелым трудом. – Ты, наверное, из богатых.
– Трудно сказать. Мой отец никогда не стремился быть богатым.
– А как тебя зовут?
– Гэтан.
– Гэтан? – фыркнула девушка. – Чудное имя.
– Вообще-то мое имя – Гаэтан, но в детстве я его не выговаривал, так оно и пристало.
– А мое – Лувинда. Дедушка зовет меня Луви. Мы живем вон там, – она кивнула на дом, – вдвоем, своим хозяйством.
Гэтан ничего не сказал. Некоторое время они молча рассматривали друг друга.
– Ты, наверное, хочешь есть, – догадалась девушка и, не дожидаясь ответа, пошла к оставленному под кустом узелку. Она вернулась к Гэтану с большим ломтем черного хлеба. – Вот, возьми. Я с собой прихватила, чтобы домой не бегать.
Она ожидала, что странный паренек набросится на хлеб, но тот почему-то держал его на ладонях, пристально разглядывая ломоть.
– Ты что, и хлеба никогда не видел? – изумилась девушка.
– Может, и не видел, – рассеянно отозвался Гэтан. За эти дни он научился оценивать пищу и теперь удивлялся тому, сколько жизненной силы в лежащем на ладонях куске по сравнению с корешками и прочей мелочью, которой он питался в пути. – Как это, оказывается, много – кусок хлеба.
Он наконец отщипнул от ломтя небольшой кусочек и неторопливо прожевал. Затем отломил еще немного, а остаток убрал в карман. Девушка с любопытством наблюдала за ним, словно за забавным зверьком.
– Ты уже наелся? – снова удивилась она.
– Отвык, – коротко пояснил Гэтан.
– А куда ты идешь?
– Не знаю.
– От нашего дома вдоль реки идет дорога, – стала она объяснять, хотя Гэтан ни о чем ее не спрашивал. – За день ты дойдешь до Сейта. Это город – мы с дедом продаем там корзины и покупаем товары. – Видя, что Гэтан молчит, она спросила: – А дальше ты куда пойдешь?
– Не знаю.
– Беда с тобой… – Девушка сочувственно вздохнула. – Оставайся, что ли, у нас – здесь скучно, а ты все-таки новый человек, да и помощник нам нужен.
– Я ничего не умею.
– Научишься. Идем, я покажу тебя дедушке.
Она вскинула косу на плечо и направилась к дому. Гэтан безропотно пошел за ней, предоставив Великой Ткачихе распоряжаться нитью его жизни. Дом был обнесен невысоким плетнем, служившим оградой не столько от чужих людей, сколько от скотины, которая паслась на берегу реки – лошадь, две козы и поросенок, с довольным видом развалившийся в прибрежной грязи. Девушка распахнула калитку и пропустила Гэтана вперед.
Стены крытого соломой дома были сделаны из двойного ряда переплетенных и обмазанных глиной жердей – обычный способ постройки стен в этой части Триморья, где почти не рос строевой лес. На дворе стояла телега, вдоль стены сарая возвышались остатки поленницы, в углу темнела старая покосившаяся бочка со стоялой водой. На жердях плетня сохло несколько глиняных горшков. Дверь в дом была распахнута, у невысокого крыльца стояла скамья, рядом с которой лежала куча зеленых прутьев и недоплетенная корзина. Из-под скамьи вылез огромный лохматый пес, прятавшийся там от жары, и молча потрусил к Гэтану.
– Цыц, Тапа! – предостерегающе окликнула девушка, но пес был настроен миролюбиво. Он не стал лаять на незнакомца, а только не спеша обнюхал его ноги. – Дедуля! – крикнула она в дверь.
– Что? – раздался оттуда громкий, густой старческий голос.
– Ты посмотри, кого я привела!
– Что?
В дверном проеме показался кряжистый старик, еще лет десять назад, наверное, бывший сильным мужчиной. Было ясно, что он переспросил девушку не из-за глухоты, а скорее по привычке, потому что в его прищуренном взгляде, брошенном на Гэтана, вспыхнуло не удивление, а внимание.