Ледяное сердце Златовера

Ипатова Наталия Борисовна

— Иди сюда, — велел король. Ни слова благодарности. Никакого признания неправоты.

И Звенигор пошел, а я стоял и смотрел, как он уходит от меня, от Салазани, и вообще от своей сказки. Какой большой был у него день! Он принял корону — и отрекся от нее. Он победил в битве и в поединке. Он выиграл все, все потерял и все получил обратно в дар. Понял, что любит и любим. Обрел короля и отца, был им оскорблен и унижен, и утратил на его счет последние иллюзии. Добился воплощения смысла своей жизни, сделал все, что хотел… и теперь уходил, жертвуя свободой своей воли,

своего ума, своей личности. Вновь в тень трона. Будто и не было героя, умницы, храбреца, а остался только сын короля Златовера. Невнятный какой-то персонаж. Мне стало грустно, я стоял совсем один и, пользуясь наступившей кромешной тьмой, давился дурацкими слезами. Когда все это начиналось, я и помыслить не мог, что это будет сказка о неблагодарности.

Эпилог

Одним теплым, зеленым тримальхиарским утром, самой любимой мною порой, я сидел в своей комнате и размышлял обо всем на свете. Я прекрасно выспался в удобной постели, рядом — протяни только руку! — стояли любимые книги, а завтрак, приготовленный матерью, я вообще, как божественное, комментировать отказываюсь. Я пришел к выводу, что тяготы Путешествий и Приключений — не по мне. Ненавижу ночевку в холоде, скудный походный паек и напряженную обстановку. Кстати, недавно до меня дошел слух, будто Хокмун прилюдно грозился набить мне морду. Вот еще проблема!

От Звенигора — никаких вестей. Даже не знаю, жив ли он. Надеюсь, жив. Интересно, как у него сложилось с Салазани?

Я положил ноги на табурет, закинул руки за голову и потянулся. А потом всерьез задумался о собственной личности. Что я такое? Почему и зачем я такой получился? Маленький привередливый дух с маниакальной страстью устраивать чужие дела. Я никогда не напишу серьезную книгу о саламандрах, потому что мне гораздо интереснее личность Звенигора, чем химический состав его клетки и основы политического устройства государства его отца. По коему, без сомнения, плачет небезызвестный дантов девятый круг. Правда, не могу себе представить ад в понимании саламандра. Я позволил себе помечтать о том, как бы после передачи эстафеты управляемые Звенигором саламандры вошли в общественное разделение труда. Представляете, открываешь, скажем, на фарфоровом заводике обжиговую печь, и встречаешь в упор кроткий взгляд прекрасных глаз. То же в пекарнях… Гномы свято блюдут свои секреты, но я готов поручиться, что в их плавильнях и кузнях появятся работники по контракту. По-моему, это даже чревато отраслевым кризисом перепроизводства. Да и печи никто не вздумал бы класть без консультации специалиста. Благодать. Мирная пора.

Я устроился поудобнее и окинул взглядом всю эту бесконечную историю, с самого ее начала. С Большого Драконьего Приключения моего отца. Как Златовер — воплощенный огонь, так Александр Клайгель был воплощенным светом и ветром. Впрочем, огонь — он тоже разный. Бесконтрольный, жадный, всепоглощающий — как король Златовер. И щедрый — как его благородный сын. Так вот, та первая сказка о свете, добре и ветре драконьих крыльев. Странно думать, что все началось, как хохма. Потом мой отец угодил в

добротное фэнтези о любви и борьбе Добра со Злом, да еще оказался в нем главным героем. Он не выпендривался, просто так сложились обстоятельства. Потом, добившись права творить свою собственную сказку, он создал поэму о труде, куда непрошено вперся Люитен, Бог-Создатель. Что касается меня, я готов признать его наличие, могущество и даже собственную мою ему подчиненность. С одним непременным условием: насчет всего этого я оставляю за собой право на собственное мнение. От несовершенства его мира у меня болит душа. Кстати, знаете, где она находится? Я знаю. В груди, рядом с сердцем, и иногда им двоим там дьявольски тесно. Потом тут, в Тримальхиаре, заварился натуральный политический детектив с покушением на убийство моей матери, и, честно говоря, я до сих пор с большим недоверием отношусь к эльфам. Потом отец умер, и его эстафету героя принял другой персонаж. Принц Рэй. Он оказался горазд на классическую трагедию, а моя сестра Солли вполне успешно превратила ее в дамский роман. От последствий их деятельности все мы отошли очень нескоро.

И о чем только ни говорили мы на этом пути. И вот — я с моей Огненной книгой. Говорили о любви и дружбе, о добре и зле, о труде, боге и мироздании. О чем бы поговорить сейчас мне? Раз это доверено мне, какими словами я поставлю черту под нашей общей сказкой?

Что ж, думаю, я созрел для разговора о смысле жизни. Я — маленький безобидный дух, любящий хорошую кухню и никому не желающий зла. Я не герой. Я всего лишь спутник героя, и, без ложной скромности — оценщик его побуждений и поступков. Я дам истинное название любому его мотиву и действию и никогда не пойду за ничтожеством или подлецом. Я не могу, наверное, объявить себя истребителем зла, так как выглядел бы нелепо под этой маской. Но я вполне в силах изменить процентное соотношение. Мой смысл — в увеличении в мире содержания радости, добра, красоты и хорошего настроения.

Я встал и выглянул в окно. Там, в саду, моя мать гуляла с Джеком, построившим, наконец, свой дом. Похоже, им было о чем поговорить. Я хитро улыбнулся. Я этого хотел. Хватит плодить печальные сказки! Пусть даже сколь угодно прекрасные. Нам жить. Не буду иметь ничего против, если она вместо того, чтобы, глядя на город или на меня, видеть в наших чертах минувшее счастье, неожиданно обретет новое, которому не видно конца. И как бы тогда сразу увеличилась наша семья! Не найду себе покоя, пока поганой метлой не вымету из этого дома самый дух мрачных сестер Салазани.

Я заколебался в своем решении, когда вспомнил о Соледад, но потом решительно добавил и ее к черному списку. У меня никогда не будет с ней так, как у Звенигора с Салазани. Взаимоотношений равных. Я, конечно, готов молиться на нее и служить ей вечно… Но другая женщина возьмет меня за руку и поведет через весну. Так что пусть убираются прочь и освободят нам место. А мы будем счастливы.

Конец

28.08.96 — 3.11.96.