Ледяной ад (сборник)

Клемент Хол

Мой обломок медленно опрокидывался. Меня заверяли, что этого не произойдет — вес распределен так, что острый нос всегда будет указывать вниз, и когда я ударюсь о дно, капсула останется наверху, — но жаловаться теперь было некому. Сделать с этим ничего было нельзя, и я уже начал раздумывать о том, как мне придется выворачиваться, если капсула приземлится в донный ил или на твердую скалу, а обломок окажется наверху. Маневренность капсулы была очень ограниченной. Если меня накроет останками корпуса, будет недостаточно просто сбросить балласт для того, чтобы капсула вынесла меня назад к поверхности.

Повлиять на движение капсулы, перемещаясь внутри нее от стенки к стенке, я никак не мог. Внутренний диаметр этого крохотного аппарата был всего около шести футов, и то большую часть пространства занимала закрепленная аппаратура.

Некоторые из моих

друзей были склонны решать проблемы, ничего не предпринимая до самого последнего момента. Большинство из них я пережил. Как только я заметил, что обломок опрокидывается, мне потребовалось пять секунд на то, чтобы обдумать возможные действия. Я не мог отцепиться от обломка прямо сейчас, потому что правильная, почти сферическая форма капсулы привлечет внимание любого наблюдателя, вооруженного хорошим сонаром, — правда, до сих пор такой наблюдатель не проявил себя. Я мог также включить огни, чтобы рассмотреть дно перед тем, как упасть на него, и тогда, может быть, я успел бы отделиться вовремя. Однако это шло вразрез с моими намерениями остаться незамеченным. Я мог продолжать опускаться на дно в надежде что независимо от того, опрокинется капсула или нет, я окажусь в безопасном положении по отношению к обломку, — то есть ничего не предпринимать. Это означало, что мне, может быть придется бороться за свою жизнь с законами природы — а их переубедить труднее, чем большинство оппонентов-людей.

Первые два варианта означали… что же, может быть, Берт, Джои и Мари были еще живы. Я потянулся к тумблеру. Однако его не коснулся. Внезапно я увиделдно. По крайней мере, эта поверхность выглядела так, как и должно выглядеть дно. Оно располагалось в ожидаемом направлении — я еще в состоянии был различать верх и низ — и казалось плоским. И оно было видимым.

Глава 2

Конечно, я этому не поверил. Я крайне консервативный человек, который даже беллетристику предпочитает реалистичную, и для меня это было уже чересчур. Когда я был молодым, я бросил читать «Марракотову бездну» потому, что там описывалось светящееся океанское дно. Я понимаю, что Конан Дойл никогда не бывал на дне океана и свет ему понадобился для нужд повествования, да и требования насчет реалистичности изложения у него были не слишком высокие, но меня это все равно растревожило. Я знал, что он был не прав по причине, известной каждому, — дно просто не может светиться.

Но сейчас оно светилось.

Вращающийся обломок уносил меня наверх, в сторону от света, и у меня было время решить, верить своим глазам или нет. Я все еще мог читать датчики. Датчик давления показывал глубину четыре тысячи восемьсот восемьдесят футов; быстрая поправка по самописцу термографа увеличила отсчет еще сотни на две. Несомненно, я должен был находиться вблизи от дна, где-то на северных отрогах гор, вершинами которых являются острова Рапануи.

Капсула мягко перевалила через верхнюю точку и снова пошла вниз, так что в поле моего зрения опять оказалось дно. Хотел я верить своим глазам или нет, но они настаивали на том, что в этом направлении был свет. Подо мной разливалось мягкое желто-зеленое свечение — именно такое используется в световых эффектах для создания впечатления подводного мира. Поначалу оно казалось равномерным и однородным; затем, несколько раз перевернувшись через голову и оказавшись на две сотни футов ниже, я обнаружил в нем наличие определенной структуры. Его рисунок состоял из квадратов, углы которых были слегка светлее остальной площади. Система квадратов покрывала собой не все — видимое мне дно; край освещенной области находился почти прямо подо мной, и она простиралась в том направлении, которое я считал севером, хотя мой компас при переворотах показывал не очень хорошо. В противоположном направлении расстилалась обычная для больших глубин тьма, успокаивающая и пугающая, — что было уже вполне реально.

Две вещи я осознал практически одновременно. Во-первых, стало ясно, что я приземлюсь довольно близко к краю освещенной области, кроме того, я со всей очевидностью понял, что она собой представляет. Второе открытие меня крайне возмутило, и в течение трех-четырех секунд я ничего не соображал от ярости, так что чуть не потерял возможность рассказывать впоследствии эту историю.

Освещение было искусственным! Хотите верьте, хотите нет.

Я понимаю, что нормальному человеку это трудно себе уяснить. Расходовать киловатты электроэнергии на то, чтобы освещать наружное

пространство — и то уже плохо, но иногда это является досадной необходимостью. Но безнравственно тратить колоссальное количество энергии на то, чтобы освещать морское дно… что же, как я и сказал, я был настолько разъярен, что в течение нескольких мгновений ничего не соображал. Моя работа приводила меня к контактам с людьми, которые бездумно транжирили энергию, воровали ее и даже злоупотребляли ею; но это было что-то совершенно немыслимое! Теперь я уже опустился ниже и видел гектары освещенной поверхности, простиравшиеся к северу, востоку и западу, постепенно исчезая из виду вдали. Гектары морского дна, освещаемые устройствами, подвешенными в нескольких футах над уровнем дна и видимыми только как черные точки в центре более освещенных областей. По крайней мере, кто бы ни отвечал за эту бесхозяйственность, у него все же было какое-то понятие об экономии — он пользовался рефлекторами.

Затем я подавил свою ярость, или, возможно, страх сделал это за меня. Внезапно до меня дошло, что я нахожусь всего в нескольких десятках ярдов над прожекторами. Я падал не на прямо них, а немного южнее. Я не могу сказать, что таким образом мое падение совершалось благополучно.В данной ситуации не было ничего благополучного, потому что наблюдение за медленным вращением обломка «Пагноуз» и моей спасательной капсулы позволило мне определить, что открытая часть корпуса окажется внизу.

Даже не говоря о том, что я не смогу ничего увидеть из-под обломка, лишаюсь возможности как-либо передвигаться — например, вернуться на поверхность. На этот раз я все же воспользовался приборами управления.

Поскольку вся конструкция устройства была связана с идеей охранения тайны моей миссии, сборщики системы отделения использовали пружины вместо электрозапалов. Я подождал, пока обломок не окажется между мной и огнями, и нажал кнопку. Толчок был таким легким, что на мгновение меня охватила тревога не попал ли я в еще худший переплет, чем предполагал? Потом свет огней проник сквозь иллюминаторы, прежде закрытые корпусом судна, и я успокоился. Пружины отбросили капсулу в сторону, и я увидел останки «Пагноуз» на фоне свечения. Разделение ненамного замедлило наше падение; обломок погружался теперь чуть быстрее меня. По крайней мере, хоть что-то получилось, как было запланировано; обломок упадет первым и не похоронит меня под собой.

Я, конечно, не предполагал увидеть, как он ударится о дно. И, разумеется, я никак не ожидал наблюдать то, что при этом произошло.

Ровные пространства морского дна обычно илистые. Можно называть эту субстанцию по-разному, но обычно это ил. Коралл, песок или другой твердый материал вы можете встретить на мелководье, скальный монолит — иногда на склонах, но на ровных местах вы обычно встречаете нечто среднее между обычной грязью и верхней парой дюймов придонного осадка стоячего пруда. Когда туда падает что-нибудь тяжелое и твердое — даже если падает мягко, — вы не можете ожидать, что дно обеспечит этому предмету значительную поддержку. Вас это, может быть, удивит, но вы ни за что не станете ожидать, что на морском дне что-то может подпрыгивать.

Должен признать, что обломок «Пагноуз» не подскочил, но все же повел себя весьма странно. Я все прекрасно видел. Он ударился об освещенную поверхность в тридцати-сорока ярдах от края и вдвое дальше от меня; коснулся ее, как и ожидалось, а затем погрузился. Однако не возникло никакого взбаламучивания мелких частиц — того медлительного всплеска, который вы наблюдаете, когда что-либо погружается в ил. Вместо этого нос судна погрузился в эту ровную поверхность почти полностью, и округ него возникла круговая волна, распространившаяся во все стороны от точки падения. Затем обломок мягко поднялся, открывшись взгляду почти наполовину, и погрузился снова; и все словно в замедленной съемке. Три или четыре раза он так поднимался и опускался, пока окончательно не успокоился, и каждый раз вокруг него возникали концентрические волны, распространявшиеся ярдов на десять.

К тому времени, когда обломок наконец утвердился на дне, остановилась и моя капсула. Я почувствовал, как она ударилась обо что-то твердое — я мог бы поспорить, что о скалу, и выиграл бы. Затем капсула покатилась — очень, очень медленно — по направлению к свету. Я не мог четко видеть поверхность, на которой находился, но было ясно, что это твердый склон, по которому в течение двух-трех минут я прикачусь к обломку, если срочно не предприму какие-либо меры. К счастью, кое-что я в силах был сделать.