Ледяной клад
Шрифт:
Обметая в сенях с валенок снег мягким полынным веником, Баженова сказала:
– А этот парень, Максим, вообще мне очень нравится. Но глаз за ним нужен. Хороший глаз.
– То есть как - глаз? - спросила Феня беспечно, дожидаясь, когда Мария передаст ей веник.
– Над ним обязательно должен быть кто-то старший. Отец, брат, друг... или жена. Он несамостоятельный. И не будет самостоятельным.
– Это почему ты так считаешь?
– Да как сказать... Чутьем угадываю, что ли. К нему я давно присматриваюсь, с первого разу, как он пришел тебя проведать. А сегодня
Феня приняла от Баженовой веник, помахала им в воздухе, хлестнула наотмашь по голенищу валенка.
– Не знаю. Может, и так. Не интересуюсь. Этот самый друг его, Мишка, мне больше нравится.
– За то, что он тебя в лесу заморозил? - засмеялась Баженова.
– Нет, за то, что он меня из лесу вытащил, - серьезно сказала Феня.
– А что же ты к нему за весь вечер ни разу не подошла?
– Ну, это совсем другое дело.
Елизавета Владимировна сердито посмотрела на них, когда они вошли в дом и сразу побежали к столу проверить - горячий ли самовар. Старуха его вскипятила давно, уже несколько раз подбрасывала угли, знала, что придут голодные. Пусть пьют чай, пусть греются, но и запоминают - это для них, молодых и здоровых, приготовил больной человек. Она заковыляла к печке.
– Не щупайте, не щупайте, Марья Сергеевна. Горячий. Пейте. На столе и капуста вам приготовленная.
– Вижу. Спасибо, мама, - проговорила Баженова и оглядела комнату: А... Николай Григорьевич?
– Это вы у себя спросите, Марья Сергеевна, - сказала старуха и стала взбираться наверх.
– Он что, еще не возвращался?
– Вру?
Баженова только пожала плечами. Перед кем ломается? Но Цагеридзе ведь пошел домой, писать докладную записку! В конторе он не мог задержаться, окна его кабинета были темные - ей хорошо это запомнилось. Где же он?
Феня уже сидела за столом, похрумкивая, грызла сахар - она любила пить чай вприкуску. На короткий обмен жесткими, сухими словами между Марией и Елизаветой Владимировной Феня не обратила никакого внимания. Дело привычное. Только подумала: "Вот Мария говорит, что Максиму обязательно нужен старший. Елизавета Владимировна - старшая над ней. И что же у них получается? Вот такую "старшую" дай этому парню..." И даже слегка засмеялась, представив себе Максима, с которым жена разговаривает так, как Елизавета Владимировна с Марией.
А Баженова меж тем тоже села к столу. И они, прихлебывая горячий чай, заговорили о том, что Фене завтра в первый раз после болезни выходить на работу, скорее всего на выколку леса, а по реке всегда тянет жгучий хиуз, и ей нужно будет очень беречь лицо от мороза. Феня мельком заглянула в зеркальце, фыркнула: "Как загримированная!" Уронила руки на стол, побарабанила пальцами.
– А знаешь, Маринька, он хотя и очень самоуверенный, упрямый, но хороший, - неожиданно сказала она. - И злость в нем - невредная злость. Ему как раз не старший, а младший нужен.
– Вот тебе на! Это ты, Афина, сейчас
– А я не о Максиме, - сказала Феня, - я все об этом его друге, "мы с Мишкой".
– Ну, этого я меньше знаю. Что же сказать? Характер у него как будто решительный.
– Спать! - Феня встала. - Мы об этих ребятах все время прямо-таки как о женихах говорим. А они оба к весне отсюда непременно удерут. И мне кажется, совсем не на большую стройку, а в свою Москву. Сибирь-то для них явно чужая.
– Они в Москве родились, - заметила Баженова. - А родная земля всегда к себе тянет. Это чувство тоже нельзя отбрасывать. И нельзя так рассуждать: всяк люби свою родную землю, а москвичи - не смей!
– Да там и нет земли, - Феня махнула рукой. - Там сплошной асфальт.
– Так что же, по-твоему, чувства любви к родной земле совсем не существует?
Феня подумала, высоко подняла плечи, повертела головой и так и сяк. Засмеялась.
– У сибиряков существует. Я, например, осыпь золотом - отсюда никуда и никогда не уеду. Именно поэтому: землю родную не оставлю. Но в Сибирь кто приезжает - тот может свободно расстаться со своей землей.
– Ты противоречишь себе!
– Правильно. Противоречу, - согласилась Феня. - Вся наша жизнь из противоречий построена.
Мигнул свет и погас - электростанция закончила работу. Баженова зажгла керосиновую лампу.
– Ты знаешь, Афина, - задумчиво сказала она, сметая крошки хлеба со скатерти, - ты знаешь, я уральская, а отсюда, из Сибири, пожалуй, тоже никогда не уеду. Хотя землю родную и очень люблю. Милые... дорогие сердцу... Уральские горы, реки, леса... А вот бывает... Тяжело расставаться, но еще тяжелей - оставаться...
– Ты не могла остаться?
У них ни разу не складывался разговор об этом. Феня знала только одно: Мария приехала откуда-то с Северного Урала. Больше она о себе ничего не рассказывала, всегда уклонялась от таких разговоров. В словах Баженовой Фене почудилась готовность поделиться чем-то душевным, глубоким. Но на печи повернулась, вздохнула Елизавета Владимировна: "Ос, ос! Всё не спят!" И Баженова стала такая, как всегда.
– Ложись, Афина, а я немного посижу. План культурной работы... Поразмышляю. Ох и месткомщики же мы с тобой! Николай Григорьевич правильно пробрал меня сегодня за вечные наши танцульки да за "ремешки" эти, будь они неладны!
Немного разочарованная несостоявшимся сердечным разговором с подругой, Феня ушла в свой "женский уголок", разделась и крикнула уже с постели:
– А ты, Маринька, в план и меня запиши. Хочешь, я лекцию о литературе древней Греции прочитаю?
– Не хочу, - сказала Баженова. - Я тебе запишу другое. Диспут на тему: "Что такое любовь".
– Спятила!
– Ты сама сказала Максиму, что любовь существует. Ну вот и доказывай.
– И докажу. Только не на диспуте. И... не Максиму. А в план записывай. Любовь не любовь, а что-нибудь тоже красивое, - Феня поплотнее закуталась в одеяло, отвернулась к стене и затихла.