Ледяной клад
Шрифт:
– Конец совещанию! Прошу заключительного слова. Вот оно: борьба началась! Было много советов. Хороших советов. Спасибо! Все! Но я хотел бы услышать еще один, последний совет: "Николай Цагеридзе, иди поужинай". Не знаю как другие - Цагеридзе не ел с утра. Нехорошо голодать очень долго. Портится цвет лица, человек некрасивым становится. А человек должен быть красивым. Николай Цагеридзе хочет быть красивым. Для него это важно. Почему? Догадайтесь сами.
Люди захлопали в ладоши, засмеялись, стали вставать. Кто-то спросил:
– А когда начинать работу на льду?
Перекрывая шум и вызвав новую волну ответного смеха, Цагеридзе
– Кто поужинал - немедленно!
Булатова оказалась рядом с ним. Нервно поправляя платок на голове, спросила с обидой:
– Как же теперь с жилищным строительством? Стало быть, верно, начали и опять все побросаем?
Цагеридзе шутливо обнял ее за плечи.
– У вас есть "мой" котежок.
– Да ну вас! О себе я разве?
– Вы замечательно сказали о ледоходе. Его действительно не остановишь. Ребенок должен родиться. И мы должны успеть. Хорошие дома тоже очень нужны. Пусть это будет второй ребенок. А еще лучше - пусть будут двойняшки!
– Это вашему брату, мужикам, так кажется, - невесело отозвалась Булатова. - Вам все легко. Только захотеть!
– Моя бабушка говорила: женщина захочет сына - сына родит, дочь захочет - дочь родит, - с прежней, немного грубоватой шутливостью сказал Цагеридзе. - Полюбить только нужно, дорогая Булатова!
И встретился глазами с Баженовой. Она смотрела на него осуждающе, как всегда, когда у Цагеридзе прорывались бестактность и грубость. Но на этот раз была в ее взгляде еще и боль, будто слова Цагеридзе каким-то вторым своим смыслом прямо коснулись ее, ударили жестоко и беспощадно. Он хотел приблизиться к ней, но, прежде чем успел это сделать, людской поток оттеснил ее и вынес за дверь. А в коридоре Цагеридзе остановила Лида. Она была в пальто, немного запыхавшаяся, держала небольшой сверток в руке.
– Вот... я принесла...
– Что принесли? - не понял Цагеридзе.
– Да вы просили... Тут оладушки... Пока напекла...
Цагеридзе не знал, что сказать ей. Было и трогательно и смешно.
– Я не просил, Лидочка. Я приказал вам: не надо.
– Ну зачем вы так? - тихо возразила Лида. - Я же старалась.
Их обтекали с обеих сторон, оглядывались, и Лида немного нервничала. Она вовсе не думала о том, что опоздала, что теперь Цагеридзе с успехом может и дома поужинать. Ей нужно было, чтобы он взял, чтобы он принял ее заботу о нем, ее... Цагеридзе понял только одно: если он сейчас не возьмет Лидины оладушки, он ее очень обидит.
– Да, да, - сказал он, словно сделал внезапно большое открытие. - Я совершенно забыл, что мне в конторе придется еще задержаться. А я голоден, как волк. Давайте сюда! Спасибо!
Он взял сверток у сразу посветлевшей Лиды и зашел к себе в кабинет. Исключительно для того, чтобы съесть оладушки.
12
Весь вечер, пока продолжалось совещание, Максим сидел, словно заведенный изнутри тугой пружиной. Она вдруг то начинала раскручиваться, и тогда он испытывал неодолимую потребность вскочить и уйти, то сразу стопорилась, так энергично и сильно, будто прижимала, придавливала его к скамье.
Максим теперь был твердо убежден в том, что разгадал истинное значение Женькиной частушечки о шапке: девушка приглашала прийти к той же сосне. Но только - зачем? Опять над ним посмеяться? Или...
И он сидел, слушал, что говорили, сам подавал советы, спорил, охваченный волнением предстоящей борьбы с ледоходом, рисовал картины грозных схваток со стихией. А между
Пружина давила все сильнее и сильнее. Максим приподнимался. Надо идти! Нельзя же, человек ждет...
Но тут пружина неожиданно сжималась, и у Максима возникала уже другая, холодная мысль: "Ждет... Ну и пусть! Ее дело. Я чего ради пойду? За шапкой? Позор! Шапку и без баловства могла бы отдать".
Он старался сильнее разжечь себя видением будущей битвы с рекой. Представлял, как взгромоздятся снежно-ледяные дамбы. И ему казалось, что эти дамбы будут похожи на горные хребты. Представлял, как обок с ними вползут в протоку морозно дымящиеся струи воды из Громотухи. Надо будет предпринимать что-то очень срочное, чтобы вода замерзала быстрее, не набирая пузырьков воздуха. И он видел себя, властной рукой поворачивающего что-то такое, от чего вода сразу твердеет. Он видел себя. Но, скосив глаза немного в сторону, замечал Михаила. Поколебавшись, все же ставил его рядом с собой. Потом Перевалова. Потом Цурикова, Мурашева, Болотникова. Ну и Загорецкую Феню, конечно!.. А тогда необходимо возникала в мыслях и Женька Ребезова, с ее красивыми, обжигающими глазами, с дразнящей частушечкой: "...у сосеночки миленочка..." Пружина снова приходила в движение, и Максим снова привскакивал, соображая, как бы ему незаметно уйти. Ведь нет же Ребезовой в красном уголке! Значит, она там, у сосенки! Зябнет, дожидается...
Максим, наверно, вовсе бы извелся в этих раздирающих его противоречиях, если бы совещание продлилось еще час или полтора. Но Цагеридзе поднялся и сказал: "Прошу заключительного слова...", как раз в тот момент, когда Максим убеждал себя к сосне не ходить.
Слова Цагеридзе ничего не меняли, Максим мог остаться при этом своем решении, но если совещание окончено, из конторы-то он должен был обязательно выйти! А выйдя - куда повернуть? Вот то-то и оно.
На крыльце его настиг Михаил. И тут же оказалась Феня. Максим ей улыбнулся, а Михаил отшатнулся в сторону. Но Феня сказала:
– Здравствуйте.
И Михаил, немо подвигав острым кадыком, все-таки выговорил тоже:
– А-а... Здравствуйте...
– Не узнаете? - спросила Феня.
– Почему не узнаю? - сказал Михаил. - Ну, Макся, я - домой.
– Ох вы какой! - засмеялась Феня. - А я не домой. Но мне в ту же сторону. Можно?
Михаил пренебрежительно дернул плечами. И Максим вдруг понял, что ему следует немного отстать, что Мишка потом его загрызет, если он сейчас потянется вместе с ними.
Максим отстал. А тогда ноги уже сами понесли его на дорожку, ведущую к Читауту.
Он понял, что идет именно туда, когда до знакомой сосны оставалось уже вовсе немного. Скорей обратно! Но мысль, что Ребезова видит его, остановила Максима. Вообще не прийти на свидание - это одно, а сбежать с полдороги, да еще на виду - совсем другое. Вперед!..
Но Ребезовой у сосны не оказалось. Не было даже и признаков того, что она здесь ходила, дожидалась. Снег под сосной примятый еще в прошлый раз, погрубел, хрустко ломался под ногами, а мелкий мусор, натрушенный вокруг, только напоминал о позоре Максима, когда он, вися на руках, скоблил ногами ствол дерева, искал опору, звал на выручку: "Женя, Жень, Же-е..."