Ледяной поход. Воспоминания 1918 г.
Шрифт:
Если бы во главе верных долгу донцов стал бы сам донской атаман генерал Назаров, популярный среди казаков и имевший большой боевой опыт, то, вероятно, результаты действий «степняков» были бы более значительны. Но, к глубокому сожалению, хотя все было готово к его выступлению из Новочеркасска, атаман остался с Войсковым Кругом, чтобы разделить с ним его унижение изменником Голубовым и принять смерть. Царство ему небесное.
Рыцарский, но бесполезный для Дона подвиг…
Мужественно умер молодой атаман, сам скомандовав назначенным для его расстрела красноармейцам:
«Сволочь, пли…»
Но не лучше ли было бы, как это сделал в свое время старый сербский король
Приезд генерала Попова и его убеждения склонили генерала Корнилова двинуть добровольцев на зимовники. Наш конный авангард, стоявший в станице Кагальницкой, по его приказанию уже готов был двинуться на восток. Однако ввиду все же затруднительности размещения по квартирам обоих отрядов и снабжения их продовольствием было решено не соединяться, а идти параллельными дорогами, поддерживая между собой надежную связь.
Жестокими словами описывает генерал Деникин [3] тогдашнее настроение донского казачества: «Не понимают совершенно ни большевизма, ни „корниловщины“. С нашими разъяснениями соглашаются, но как будто плохо верят. Сыты, богаты и, по-видимому, хотели бы извлечь пользу и из „белого“ и из „красного“ движения. Обе идеологии еще чужды казакам, и больше всего они боятся ввязываться в междоусобную распрю… пока большевизм не схватил их за горло…»
К глубокому сожалению, эти грустные слова добровольческого вождя справедливы. Иначе возможно ли было бы такое чудовищное явление, как то равнодушие, даже враждебность, какую видели тогда к себе добровольцы и «степняки» не только со стороны донского крестьянства, но и казаков. Среди огромного населения области, свыше 4 000 000 человек, подняли оружие только две ничтожных кучки, едва 5000 человек. Остальные «держали нейтралитет». Самоубийство дошедшего до полного отчаяния Каледина, гибель генерала Назарова, моего брата Митрофана Петровича и многих других, потоки крови и тысячи могил – результаты этого проклятого «нейтралитета», эгоистического «меня не тронут», «моя хата с краю»…
3
Очерки Русской Смуты. Т. II. С. 23.
Так было в начале «Ледяного похода». Когда спустя два с половиной месяца мы вернулись на Дон, настроение было уже иное: большевики хорошо показали казакам, что представляет собой советская власть! Нейтралитету пришел конец.
Глава II
Уход из станицы Ольгинской. Первый переход. Ночлег в станице Хомутовской
Утром 14 февраля мы выступили из Ольгинской. Со своими хозяевами я расстался без особого сожаления. Сварливая хозяйка представила счет за наше пребывание, а хозяин, старый урядник, часто приставал ко мне с просьбой посоветовать, идти ли ему с нами или нет, оседлал коня, выехал за станицу, но – раздумал и вернулся.
Грустную картину представлял наш поход…
Впереди авангард – Офицерский полк под командой генерала Маркова; за ним главные силы с обозом – под начальством генерала Боровского; сзади арьергард – Партизанский полк под моей командой. Во время всего 2 1/2-месячного похода на протяжении около 1000 верст этот порядок почти не нарушался. Иногда только мы, три генерала, чередовались вместе с своими частями своими местами в походном порядке.
По широкой грязной улице привольно раскинувшейся станицы уныло шла колонна добровольцев. Бедно и разнообразно одетые,
При нашем проходе вся станица высыпала на улицу. Больно было видеть уходящую куда-то в неведомую даль нищую Добровольческую армию и тут же рядом стоящих у своих домов, почтенных, хорошо одетых казаков, окруженных часто 3–4 сыновьями, здоровыми молодцами, недавно вернувшимися с фронта. Все они смеялись, говорили что-то между собой, указывая на нас…
Проходя мимо одной такой особенно многочисленной семейной группы, я не выдержал и громко сказал:
– Ну, что ж, станичники, не хотите нам помогать – готовьте пироги и хлеб-соль большевикам и немцам. Скоро будут к вам дорогие гости!
– На всех хватит, – ответил мне при общем смехе семьи отец ее, пожилой бородатый казак.
Нечаянно я оказался пророком: проезжая после «Ледяного похода» в начале мая из Мечетинской станицы в Новочеркасск на «Круг спасения Дона», я был остановлен у станицы Ольгинской заставой германского пехотного полка; на окраине станицы немцы рыли окопы и ставили пулеметы…
Кончились последние дома станицы, раскинулась безграничная, ровная, белая степь с черными пятнами оттаявшей земли. Широкой прямой полосой потянулся старинный «шлях», по которому, порой утопая в жидкой грязи, совершила свой крестный путь Добровольческая армия. Свинцовое небо с черными тучами низко нависло над грустной, молчаливой землей…
К вечеру подошли к станице Хомутовской. Широко разместились на ночлег, как будто наш поход совершался в совершенно мирной обстановке. Обоз остановился на северной окраине станицы: уставшие лошади едва тащили повозки по липкой глубокой грязи, и никому не хотелось гнать их дальше по станице, где грязь была особенно тяжела… Сторожевое охранение стояло почти рядом, в крайних домах окраины.
Не было еще втянутости в походно-боевую жизнь, да и противник не трогал еще нас.
Ночь прошла спокойно. Пробуждение, однако, было весьма неприятно – под грохот разрывов неприятельских снарядов и ружейную трескотню. Обоз наш первый попал под обстрел и в панике поднял суматоху по всей станице. Повозки с ранеными носились по станице. Возницы вопили от ужаса.
Однако скоро все пришло в порядок. Корнилов со штабом и начальники частей быстро успокоили людей; была выслана цепь против показавшейся на горизонте красной конной части с одной пушкой, стрелявшей по станице, и после нескольких выстрелов нашей батареи и движения во фланг большевикам конной сотни красные скрылись. В это время – обоз уже вытянулся по дороге из станицы – большевики послали несколько снарядов. Проходя с арьергардом по этой дороге, я потом увидел в одном месте лужу крови и воронку от снаряда.
Вся эта суматоха, однако, сослужила нам хорошую службу: нешуточная угроза повторения такой тревоги уже не вызывала никакого беспорядка.
Впоследствии стало известно, что потревожившая нас конная часть – несколько эскадронов 1-й бригады 4-й кавалерийской дивизии. В начале 1914 года я командовал 4-м гусарским Мариупольским полком этой дивизии на Ломжинском фронте и хорошо знал ее. После революции все офицеры ушли из нее, в командование ею вступил один из уланских вахмистров, а его начальником штаба стал подполковник драгунского полка. К своему удовольствию, я узнал, что бывшие мои подчиненные – мариупольские гусары – в действиях против нас участия не принимали.