Ледяной сфинкс
Шрифт:
– Интересно, сколько у нее было мужей?
– А они ими менялись? Или у них все общее? Хи-хи!
Шутки становились все оскорбительнее, все развязнее, и председатель снова напомнил о том, что имеет право потребовать очистить зал.
– Шалишь, – пробормотал себе под нос скучавший репортер, – вам же нужно показать, что законность соблюдена… а для сего потребны свидетели…
Меж тем акт уже подходил к завершению.
– Стремиться к ниспровержению существующего государственного строя путем политической борьбы, вернейшим средством которой должны были служить повторяемые, в случае неудачи, покушения на цареубийство… Плодами такой решимости явились последовательные покушения на жизнь Его Императорского Величества: 18
И наконец спасительное:
– По вышеозначенным обвинениям предаются суду Особого присутствия правительствующего Сената с участием сословных представителей [40] .
В публике зашевелилась и заговорили. Председатель, понимая, что все порядком утомились, объявил в заседании перерыв.
– Ах, как это скучно, – капризно протянула невеста кавалергарда. – Я-то думала, будет веселее…
«Веселее?!» – оторопел Серж. Он в принципе не мог понять, как суд, который имеет все шансы окончиться смертным приговором, может казаться кому-то веселым.
40
Все выдержки из обвинительного акта, речей обвинения и защиты даны по документам.
А суд продолжался, и заседание плавно перетекло на другой день, потом на третий, на четвертый… Вызывали свидетелей, опрашивали экспертов, и защита упорно пыталась подловить последних на мелких неточностях, цепляясь к каждому слову. Допрашивали подсудимых, и тут особенно ярко выявилось разнообразие их характеров: студент вновь рассказал все, что ему было известно; здоровяк грубо, упорно все отрицал; хозяйка квартиры тоже пошла путем отрицания всех обвинений; остальные отделывались невразумительными краткими ответами. Граф Строганов иронически щурился, и по-прежнему из зала в адрес подсудимых то и дело доносились нелестные замечания, Фукс призывал к порядку. Когда дело дошло до речи обвинителя, прокурор Муравьев не упустил случая блеснуть:
– Господа сенаторы, господа сословные представители! Призванный быть на суде обвинителем величайшего из злодеяний, когда-либо совершившихся на русской земле, я чувствую себя совершенно подавленным скорбным величием лежащей на мне задачи. Перед свежею, едва закрывшейся могилою нашего возлюбленного монарха, среди всеобщего плача Отечества, потерявшего так неожиданно и так ужасно своего незабвенного отца и преобразователя, я боюсь не найти в своих слабых силах достаточно яркого и могучего слова, достойного того великого народного горя, во имя которого я являюсь теперь перед вами требовать правосудия виновным, требовать возмездия…
Но он, конечно, скромничал. И нашел все слова, которые были ему нужны, чтобы доказать вину обвиняемых и окончательно пригвоздить их к позорному столбу. Муравьев был великолепен, он держал внимание своей речью несколько часов, и публика внимала ему с благоговением.
– На нашу долю, – рокотал импозантный прокурор, – выпала печальная участь быть современниками и свидетелями преступления, подобного которому не знает история человечества. Великий царь-освободитель, благословляемый миллионами вековых рабов, которым он даровал свободу, государь, открывший своей обширной стране новые пути к развитию и благоденствию, человек, чья личная кротость и возвышенное благородство помыслов и деяний были хорошо известны всему цивилизованному миру, словом, тот, на ком в течение четверти столетия покоились все лучшие надежды русского народа, – пал мученическою
Муравьев продолжал дальше в том же духе, завораживая периодами, рассыпая эпитеты, привлекая на свою сторону все силы классического красноречия. И даже когда бородач, которому, по-видимому, надоели все эти витиеватые, обдуманные фразы, разразился хохотом, чтобы сбить с прокурора спесь, тот ни капли не смутился.
– Так и должно быть, дамы и господа, – заявил он, пожимая плечами. – Когда люди плачут – нелюди смеются.
– Браво! – крикнул чей-то бас, и зал разразился рукоплесканиями.
Бородач смолк и стиснул челюсти, но взгляд, который он бросил на прокурора, говорил о многом.
Прокурор вновь обрисовал все печальные события 1 марта и делал это настолько искусно, что иные дамы полезли за платками, чтобы утереть слезы.
– Государь пал не только как мученик жертвой жесточайшего по орудию своему цареубийства: он пал и как воин-герой на своем опасном царском посту, в борьбе за Бога, Россию, ее спокойствие и порядок, в смертельном бою с врагами права, порядка, нравственности, семьи – всего, чем крепко и свято человеческое общежитие, без чего не может жить человек… Когда пораженная Россия опомнилась и пришла в себя, ее естественною, первою мыслью было: кто же виновники страшного дела, на кого должны пасть народные проклятия и пролитая кровь, где же цареубийцы, опозорившие свою родную страну? И я считаю себя счастливым, что на этот грозный вопрос моей родины могу смело отвечать ее суду и слушающим меня согражданам. Вы хотите знать цареубийц? Вот они!
И Муравьев величественным жестом указал на скамью подсудимых, после чего перешел к непосредственной роли каждого из обвиняемых в цареубийстве.
– Пора, – продолжал прокурор, – пора сорвать маску с этих непрошеных благодетелей человечества, стремящихся добыть осуществление излюбленной ими химеры кровью и гибелью всего, что с нею не согласно!
Он повернулся к креслам, в которых сидели сенаторы и сословные представители, исполняющие роль судей.
– Моя задача подходит к концу. Скоро настанет торжественный час исполнения вашей великой судебной обязанности, и в совещательной комнате перед вашим умственным взором вновь предстанет все, что послужит основанием вашего приговора, все, что вы видели и слышали на суде. На основании всей совокупности данных судебного следствия, на основании приведенных мною доказательств виновности подсудимых я имею честь предложить вам произнести о них безусловно обвинительный приговор.
И, весьма довольный собою и своей блестящей речью, на составление которой он потратил не один день, Муравьев сел.
Слово взяли защитники, и первым вызвался говорить присяжный поверенный, защищавший юношу-бомбометателя:
– Господа сенаторы, господа сословные представители! Я понимаю, что очень многим приходит в голову то, что защита по настоящему делу совершенно невозможна, что защиты быть не может…
И поверенный тут же довольно ловко доказал, что защита быть может, сослался на юность подсудимого, на его беспорочное прошлое и, в конце концов, объявил, что «его участие в преступлении было чистою случайностью».
Защитник здоровяка напирал на то, что участие его подзащитного не было доказано в полной мере, а показания юноши нельзя принимать во внимание, потому что мало ли кого он мог оговорить, и вообще его подзащитный уже по своей неотесанности и простоте не подходит для такого страшного дела, как цареубийство.
Защитник женщины с черными глазами настаивал, что та всего лишь вела хозяйство на конспиративной квартире, но участия в убийстве не принимала никакого.
Защитник изобретателя все время препирался с председателем и утверждал, что у его подзащитного не было найдено никаких бумаг, которые указывали бы на его связь с террористами.