Ледяной смех
Шрифт:
— И только-то?
— Вам этого мало?
— Я ожидала, госпожа Топоркова, узнать от вас подробности необычного романа.
— Господь с вами! — деланно ужаснулась Топоркова. — Кто же осмелится?
— Но кто-то все же осмелился пустить эту грязную сплетню. А что, если она дойдет? — спросила Кромкина, почувствовав, что интерес дам переходит на ее сторону.
— Дойдет до адмирала? — испуганно спросила Топоркова.
— Нет, хотя бы до Анны Васильевны Тимиревой. Бедняжка. Из-за нашей бабьей зависти
— Что именно переносит?
— Оскорбления.
— Но она же на самом деле всего-навсего адмиральская любовница и не больше. Ведь у нашего адмирала есть законная жена и сын. Их разлучила революция. Семья Колчака в Совдепии.
— Не находите ли вы, госпожа Топоркова, что из-за сплетен в Омске становится страшно жить.
— Вы правы, — согласилась Топоркова. — Теперь времена, когда любая красивая женщина может стать мишенью для сплетен.
— Неужели вы, госпожа Топоркова, действительно верите в возможность подобного?
— А почему бы нет? Повторяю, наш адмирал мужчина, а они все в любом положении, в любых званиях остаются мужчинами, способными на интрижки. А главное, я знаю Каринскую. Она несомненно хорошая певица, но и карьеристка.
Кромкина порывисто встала, прошлась по гостиной, достала из ридикюля зеленый флакончик и, открыв его, понюхала душистую соль.
— Даже голова заболела.
— Но надеюсь, голубушка, вы, рассказывая, не будете никому говорить, что слышали новость именно от меня, — попросила Топоркова.
Кромкииа не успела ничего сказать: в дверях появились Калерия с певицей Каринской.
Улыбаясь, Каринская оглядела дам, заметив растерянное выражение на их лицах, засмеявшись, обратилась к Калерии:
— Каля, мы, кажется, помешали интересной беседе.
— Вы правы, — поспешно произнесла Топоркова. — Мы только что о вас говорили.
— Надеюсь, не ругали?
— Мария Александровна, голубушка наша драгоценная, да за что же ругать вас? Своим пением вы всем нам доставляете такое удовольствие.
Каринская, не слушая Топоркову, расцеловалась с Клавдией Степановной.
— Рада, дорогая хозяюшка, что вижу вас во здравии. Надеюсь, ни на что не жалуетесь?
— Да жалуйся не жалуйся, Марья Александровна, все равно старческие немочи не оставят в покое. Давненько у нас не были. Не скрою, даже соскучилась по вашему пению. Сегодня, надеюсь, побалуете?
— Обязательно. Спою романс Корнилова «Спи моя девочка».
Каринская лукаво поглядела на дам.
— А все-таки, что говорили обо мне? Лица у вас у всех были как у заговорщиков. Неужели уже слышали новую сплетню?
— Какую? — спросили хором дамы.
— Какая-то дрянь пустила слушок, что я привлекла к себе внимание…
Топоркова горячо перебила Каринскую.
— Голубушка, умоляю, не продолжайте. Мы не поклонницы сплетен, особенно
— Хорошо. Пусть будет по-вашему. Но если услышите все же, то знайте, что это клевета на человека, которого я боготворю.
Каринская села в кресло, откинувшись к спинке. Певица в темно-синем платье, сильно декольтированном. Ее красивая шея обвита широкой бархоткой с бликом броши из сапфиров.
— Каля, поэт Муравьев будет?
— Трудно сказать, Мария Александровна. Я просила Настеньку Кокшарову пригласить его. Кажется, обещал. Но, как все поэты, он не постоянен, а теперь особенно, ибо купается в славе.
— На днях слышала, как он читал стихи в офицерском собрании, и была очарована ими.
— Но сегодня у нас обязательно будет княжна Певцова.
— Тогда мы пропали. Княжна заставит мужчин забыть о нас многогрешных. Всегда княжной любуюсь. Вся женская греховность воплощена в ее облике.
— Находите ее такой красивой? — спросила с усмешкой Топоркова.
— Простите. Считайте, что мы не слышали вашего кощунственного вопроса.
— Ей-богу, Мария Александровна, спросила вас без тайной мысли, ибо не поклонница в женщине греховности.
— Глафира, перестаньте оригинальничать. Ну кто нам поверит, что живете без мыслей о своей греховности. Все мы женщины только этим и живем, только, к сожалению, не все из нас умеют сохранять эту желанную бабью греховность. Посмотрите на меня. Разве не сама виновата, что обзавелась в неположенных местах жирком. А княжна Ирина прелесть. Сама женщина, а, глядя на нее, холодею от удовольствия, когда представляю…
Каринская засмеялась.
— Что представляете, Мария Александровна?
— Как княжна танцует танец Саломеи.
— Вы видели?
— Да.
— Это что за танец такой? — спросила Клавдия Степановна.
— О нем трудно рассказать. Его надо видеть.
— А он пристойный?
— Грешный, Клавдия Степановна. У вас в зеленой гостиной висит копия с картины Семирадского «Танец невольницы».
— Так на картине она совсем нагишом. Неужели княжна?
— Представьте, Клавдия Степановна.
— Господи! Да что же ноне даже с такими знатными девицами приключается. Калерия, сходи узнай, как обстоят дела на кухне.
— Дочь ваша, Клавдия Степановна, вместе со мной видела танец княжны.
От удивления старуха Кошечкина перекрестилась.
— Да разве дозволительно девушке на такое глядеть?
— Даже обязательно. Дочь ваша артистка.
— Да музыкантша она.
— Артистка. А потому должна смотреть на любую красоту, даже в облике обнаженной женщины.
— Ох, Мария Александровна, простите меня старуху за правду, кою сейчас вам выскажу. Певица вы просто сверх замечательная, но по греховным рассуждениям просто несусветная охальница.