Ледяной телескоп (сборник)
Шрифт:
Я стал перед алмазом на колени, несколько раз перевернул его с грани на грань. Найдя наиболее удобную плоскость, я замахнулся, глянул вверх на фотографа и спросил:
— Бить?
— Бей! Ну бей!..
Я изо всех сил ударил молотком по прозрачному бесцветному телу. Упругая сила с поразительной легкостью швырнула молоток вверх! В молниеносном рывке рукоятка выскользнула из руки. Над моей головой молоток почему-то отлетел в сторону, ударился о стену и загремел по полу. Я завалился на бок, едва не упал. И в это мгновение увидел, как, сраженный, падает Кобальский! Я бросился к несчастному фотографу. Он
Нашатырный спирт в чувство пострадавшего не приводил. Я взял фотографа за руку, чтоб прощупать пульс. Рука была тяжелая и малоподвижная. А вдруг он мертв? Я покрылся испариной. Нет, отверг я это страшное предположение. У него только сотрясение мозга. Надо немедленно вызвать врача. А пока что ему нужен покой, полный покой… Может быть, разбудить дядю?.. И он увидит распростертого на полу человека и этот алмаз? Легко представить, что он подумает обо мне…
Я был в состоянии аффекта и не совсем ясно представлял себе, что я делаю: в одно мгновение завернул злосчастный алмаз в коврик и выбежал с ним во двор. Увидел заступ, схватил его и бросился в сад. По пути алмаз то и дело выскальзывал и падал, а я его поспешно поднимал и снова заворачивал в коврик… Отбежал подальше от дома и быстро начал рыть яму под большой айвой.
Я копал и копал, как вдруг меня кто-то окликнул.
Перед хилой оградкой, разделявшей наши усадьбы, — в трех шагах от меня! — стоял старик Рахмет, наш сосед.
— Доброе утро, Максим! — привычно улыбаясь, закивал он мне. — Смотрю, смотрю, а ты все копаешь да копаешь.
— Салям, Аннадурдиев… — как в тумане бросил я ему.
— Никогда, Максим, так рано я тебя в саду не видел. Никогда.
— И я тебя, Рахмет, не видел.
— А как ты меня увидишь? — засмеялся старик. — Я рано встаю, а ты всегда поздно… Что ты, Максим, собираешься делать?
— Хочу пересадить тенелюбивое растение.
— Посреди лета хочешь пересадить деревце? Да еще утром?..
— Значит, Аннадурдиев, так надо! — не разгибаясь, грубо ответил я старику.
— Не понимаю, зачем ты копаешь под самой айвой? — удивился он.
— Я же, Рахмет, тебе сказал, что это тенелюбивое растение!!
— Но ты, Максим, порубишь корни айвы!..
Мы препирались с ним, может, минут пять. Мне давно уже надо было вернуться в дом, к пострадавшему, а я, похрустывая корнями, не разгибаясь, упорно продолжал копать яму просто потому, что старик не уходил. А надо было сдернуть с алмаза коврик — и пусть Аннадурдиев увидит, какое это тенелюбивое растение! И сказать, что я натворил.
— Максим, зачем ты копаешь такую глубокую яму? Ты же совсем погубишь айву!
— Слушай, Рахмет, не твое дело! Надоело болтать. Уходи! «Почему рано? — передразнил я его. — Почему летом?..»
— Ай, Максим!.. Ай, Максим… — качая головой, затянул старик. — Какой ты стал… А я думал, студент будет совсем культурный человек…
«А ведь эта глубокая яма, — подумал я, — может стать доказательством того, что рыл я ее, чтоб закопать в ней фотографа».
Как ни странно, появление Аннадурдиева отрезвило меня. Шоковое состояние почти
Я бросил лопату и побежал в дом.
— Ну и хитер, оказывается, паршивец!.. — услыхал я дядин голос. — Ну и молодец! Ох и молодец!.. Неужели что-нибудь понял?..
Я вошел в комнату. Дядя на коленях стоял перед неподвижным Кобальским. Он быстро и, как показалось мне, настороженно глянул на меня.
— А-а, это ты, Максим… Я даже не слыхал, как ты вошел.
— Я босиком, — растерянно ответил я. — Про кого это вы, кто паршивец?
Нарушив тягостное молчание, дядя спросил:
— Откуда он здесь, этот несчастный?..
— Это фотограф, который всю ночь звонил мне… У него сотрясение мозга…
— Какое там сотрясение!.. — в отчаянии качая головой, простонал дядя. — Вот этим страшным предметом… ты его по голове?
— Молоток отскочил от алмаза… — сказал я. — Надо вызвать врача. И позвонить в милицию…
Я снял трубку.
— Обожди, обожди, дружок… — Приблизился ко мне дядя, взял трубку из моих рук и положил ее на рычаг. — Ты видишь, провод у стены соединен? Я звонил, вызвал врача. А в милицию звонить не надо! В нашем горе милиция ничем нам не поможет.
Дядя склонился над телом, потрогал его.
Я тоже прикоснулся к руке несчастного. Она была твердой и странно неподатливой, но очень теплой.
— Он совсем не холоден, — сказал я. — Только бы побыстрей приехал врач.
Я пойду… Надо сказать хотя бы старику Рахмету.
— Максим, ты этого не сделаешь. Ты представляешь, на сколько меня здесь задержат? И вообще… А мне нужно в Хорезм!
— Вы говорите о замке Шемаха-Гелин?.. — лепетал я.
— Да. Я посвятил поиску развалин замка Шемаха-Гелин всю свою жизнь. И теперь, на склоне моих лет, когда победа уже близка, все может рухнуть.
— При чем здесь развалины, когда такое несчастье!..
— Послезавтра расскажешь все, как было. Только не втягивай во все это меня! — раздраженно потребовал он.
— Как это послезавтра, если сосед Рахмет видел, что я в саду копал яму! И вообще я ничего не хочу скрывать!
— Ты копал яму? — насторожился он. — Правильно! Твой дурацкий алмаз нужно спрятать. Иди и поскорей закопай его в ту яму. Да поглубже! Чтоб его никто не видел и не нашел, пока я не уеду. Вот ведь недаром говорят, что незарытый алмаз часто приносит несчастья… Да, кстати… Проверь, действительно ли это алмаз. Попытайся чем-нибудь оставить на нем царапину. Или разбей его. Если разобьешь, значит, это не алмаз. И нам нечего будет бояться, будто мы фотографа ударили из-за его алмаза. Тогда и закапывать нечего!.. Да пошевеливайся, надо узнать, что это такое он принес. А я врача пока тут подожду.
Я взял молоток, вышел из дому и направился в сад, к большой айве.
«Как же так, — лихорадочно соображал я, — что же происходит?.. Дядя утверждал, что вызвал по телефону врача, а сам теперь просит подождать хотя бы до завтра, не сообщать в милицию. Ясно, что и без моего звонка его задержат. Значит, врача дядя не вызывал?.. Но ведь кому-то он звонил?»
Я едва соображал.
И зачем теперь закапывать алмаз? Как без него объяснить причину тяжелой травмы фотографа Кобальского? И тогда получится, что удар молотком произошел не из-за моей неосторожности, а из-за каких-то тайных побуждений — моих или дядиных…