Ледяной улей

Ульяна бежит. Ей страшно обернуться, но не оборачиваться ещё страшнее. Она бросает взгляд через плечо и, втянув воздух сквозь стиснутые зубы, замирает.

Огни. За спиной огни.

Не может быть.

Ульяна не понимает, туда ли бежала всё это время. К берегу или от него. Где суша и горящие окна домов, а где километры озёрного льда и они? Огни впереди, огни сзади. Как сделать правильный выбор?

Ульяна щурится и крутится на месте – слишком темно, чтобы разобраться. Изо рта рвутся пар и

хрип. Позёмка, распадаясь на снежных змей, ползает под ногами. Куда, куда бежать? Секунды тают, ещё немного и будет поздно. Мелькает обречённая мысль: уже поздно.

Стоит подумать об этом, как Ульяну настигает мелодия. Барабанный бой, дрожь струн, ритмичная поступь, а поверх – голоса. Слов не разобрать, да и не нужно. Не надо ничего понимать, только принимать. Голоса лезут под кожу и всасываются в кровь. Ульяна зажимает уши, кричит, но музыка уже внутри. Не вытравить, не заглушить.

Огни летят к Ульяне. Их много. Они как светлячки на летнем поле – и среди замёрзшего водного простора, обметаемого позёмкой, ей становится тепло. Хочется сбросить куртку, стянуть шапку, разбросать по льду перчатки. Рука тянется к застёжке, но Ульяна заставляет себя не поддаваться. Она ещё цепляется за мысль, что всё это – ловушка. Уловка, обман. Там, куда зовут они, нет никакого света, нет никакого тепла, нет никакого лета. Только тьма. Ульяна туда не хочет – или заставляет себя так думать. На глаза наворачиваются слёзы.

Огни совсем близко, и какая-то часть души рвётся им навстречу. Бессильно махнув рукой, будто её, и правда, преследуют светляки и их можно запросто отогнать, Ульяна разворачивается к другим огням. Теперь уже ясно, куда бежать. Вон туда. Там – окна, понятные электрические прямоугольники. А за ними – люди, пусть непонятные, но живые. Ульяна невольно тянется взглядом вверх – туда, где должна быть башня терема, – но видит лишь темноту беззвёздного неба. Медлить больше нельзя, и Ульяна устремляется к берегу. Поначалу ей тяжело бежать, но с каждым выдохом становится легче. Внутри, подгоняя, разгорается надежда.

Левая нога вдруг едет наискось, не подчиняясь хозяйке, и затылок впечатывается в лёд. Когда мерцающие точки рассеиваются перед глазами, Ульяна невольно вспоминает, как впервые рухнула на эту космическую синеву. Было не больно, не страшно – совсем иначе, чем теперь. Тогда казалось, что всё будет хорошо. А если не хорошо, то нормально. Они с Харри только приехали, и она надеялась, хоть и не явно, что сможет здесь отдохнуть. Избавиться от тревожности, перезагрузиться и оставить прошлое там, где ему и положено быть. В её жизни ещё не появился Марк. И мрак тоже. Лишь смутная тень маячила за плечом.

Теперь-то Ульяна понимает, что зря путала одно с другим. Тень – это ещё не мрак.

– Потанцуем, подражая бегу изюбря, – слышит она.

Язык незнаком, но смысл сам рождается в голове, будто кто-то встроил в неё переводчик.

Десяток бледных рук, а вместе с ними и мелодия, подхватывают Ульяну и поднимают над озером. Нет смысла кричать, нет сил вырываться. Всё кончено, ей не уйти. Панику сменяет покой, а его – предчувствие. Сейчас

будет весело, обречённо думает Ульяна. Так весело, как никогда в жизни. Безумно весело. Она бросает последний взгляд на окна, шепчет им: «Прощайте», и позволяет увлечь себя в хоровод.

Ёохор уносит её.

Ноги разъехались, и Ульяна рухнула на лёд.

Больно не было. От разбитых коленок защищали три слоя одежды: термобельё, костюм из флиса и толстенные штаны. Ульяна ощущала себя подушкой – правда, не на сто процентов. Не хватало главного: перьев вместо мозгов. Такой лёгкой и светлой тупости. В голове было тяжело и темно от навязчивых мыслей.

– Эй, Уль-Гуль, долго будешь прохлаждаться? – мимо, хохоча, пронеслось яркое пятно.

Ульяна закатила глаза и поудобнее устроилась на льду. Вставать не спешила. Понимала: ноги, обутые в коньки, долго не продержат её в вертикальном положении. А падать в четвёртый раз совсем не хотелось. Чувствовать собственную неуклюжесть – и так паршиво, а когда на это накладываются кое-какие воспоминания – ещё хуже. В тот сентябрьский день Ульяна тоже много падала. Было больно – и от ушибов, и от слов.

Почувствовав, что стискивает челюсти, Ульяна изобразила широкий зевок. Надо бы разобраться с этим дурацким бруксизмом. Но не сейчас. Конечно, не сейчас. Когда-нибудь…

Взгляд заскользил по озеру. В синей промёрзшей тьме светлели плашки метановых пузырей. Один крупный, другие всё мельче и мельче. Как застывший крик из глубины. Представилось, что там, внизу, в вечной агонии замерла русалка.

А может, пузыри – не предсмертный крик? Возможно, это – зов? Дикая русалочья песня, манящая на дно? Ульяна выдохнула пар, склонилась над озером, и что-то тёмное двинулось навстречу. Сердце ёкнуло, но мозг успокоил: отражение, всего лишь твоё отражение.

– Поберегись! – крикнул Харри.

Затормозив боком, он обдал Ульяну ледяной крошкой из-под коньков и снова захохотал. Вот же дурачок! Ульяна замахнулась и шлёпнула его по голени, но кузен не упал – двухметровую махину не так-то просто сбить с ног. Блеснув белоснежными зубами, Харри протянул Ульяне руку и помог подняться.

На его щеках играл румянец. Из-под абрикосовой шапки с помпоном торчали лихие светлые кудри. С пухлых губ, не в пример Ульяниным ниточкам, не сходила улыбка. Похоже, Харри тут нравилось. Впрочем, брось его в жерло вулкана – он и там найдёт повод для радости: «Вау, как тут тепло, и лава прикольно булькает!». Такая натура.

Обхватив кузена за талию, Ульяна велела тащить себя к берегу. Туда, где высилась башня бревенчатого терема с золотым флюгером в виде танцующей девушки. Сейчас он крутился, как сумасшедший, и рассыпал солнечные блики. Ульяна натянула шарф на нос и прижалась к широкой спине Харри, пытаясь защититься от ветра. Оставалось надеяться, что такие бураны тут не каждый день. А иначе к трём слоям одежды придётся добавить балаклаву.

– Теперь всё ясно, Харитоша, – пробурчала Ульяна. – Затащил меня в санаторий под предлогом помощи, а на самом деле – чтоб спортом мучить. Коварно, коварно.