Ледяные небеса
Шрифт:
— Ой! О-ой!
— Блэкборо! — восклицает Холнесс и помогает выбраться наружу.
Мои колени дрожат, мне тошно, и Стивенсон сжимает мою руку.
— Парень, сколько же ты проторчал внутри? Ты зеленый, как елка.
— Посмотрим, как он будет выглядеть, когда им займется Винсент.
Наконец Стивенсон отпускает меня. Он стоит передо мной и смотрит, как Холнесс усаживает меня на скамейку перед рядами шкафчиков. Он ласково треплет меня по шее и улыбается, этот Холнесс из Халла, Холи-кочегар, который теперь не самый молодой член экипажа.
— Где мы? — спросил я Стивенсона, но он мне не ответил.
— В
Холи говорит:
— Ты ничего не пропустил, разве что, может быть, того, что мотосани Орд-Лиса вылетели за борт и…
Стивенсон перебивает его:
— Прекрати. Его это совсем не касается. Пробрался на борт. Рожу бы ему отполировать. — Снова надевая рваные штаны, он нагибается ко мне. — Где ты брал жратву, а? Знаешь ведь, задница, что все разделено на порции?
— Успокойся, — говорю я. — Это был мой провиант.
— Мой провиант, мой провиант, — передразнил он меня и снова заблеял как коза: — Сидит скрючившись в шкафу и жрет шоколад, как маленький ребенок, а мы тут день и ночь гребем уголь. Блевать меня от этого тянет. Пойду приведу боцмана.
— Ладно, Стивенсон, так нечестно, — говорю я ему. — Я тебе ничего не сделал. Приведи сюда Бэйквелла.
Как бы не так! Но прежде чем Стивенсон успел открыть рот, чтобы сказать какую-нибудь гадость, Холнесс говорит:
— Так не пойдет, Блэкборо. Мы нормально к тебе относимся, но мы не хотим рисковать. Если Стивенсон не против, ты можешь выбирать между боцманом и шкипером. Как ты смотришь на это, Стиви?
Стивенсон бурчит что-то, но он не против. Я тоже.
— Лучше капитана, — говорю я.
Когда Стивенсон выходит, я пытаюсь встать. Но ноги меня не слушаются.
Пока мы ждем Уорсли, Холнесс рассказывает, что корабль несколько часов назад вышел из аргентинских территориальных вод; мы находимся в почти тысяче двухстах морских милях северо-западнее Фолклендских островов. Шеклтон довольно сильно озабочен, говорит Холнесс, потому что погода в этих широтах необычно сырая, а это признак того, что лето в Антарктике еще не началось. Море Уэдделла, наверное, еще во льдах. И никаких шансов через него пройти.
— Болтают, — говорит Холнесс, не переставая растирать мне ноги, — что мы минимум четыре недели проторчим на Южной Георгии, прежде чем идти дальше на юг. И нас даже после этого здорово потрясет.
Он имел в виду паковый лед. В течение антарктического лета, которое начинается в декабре, граница льдов отступает далеко за Полярный круг. Чем позже наступает лето, тем медленнее тают и отступают льды.
Холнесс тоже охвачен ледовой лихорадкой. Я ее уже пережил, когда мой брат читал дневники Скотта, и я наблюдал, как Бэйквелл заразился рассказами Крина, Читхэма и других ветеранов антарктических путешествий и скоро не говорил ни о чем другом, кроме глетчеров, палаток для хранения провианта и морских леопардов. Однажды ночью он сидел прямой как свеча у себя на кровати и громко выкрикивал название предыдущего корабля Шеклтона «Нимрод», как будто шел на всех парусах по нашей мансарде.
— Ну как? — спрашивает Холнесс,
— Нормально, — говорю я, думая на самом деле: великолепно. Только не останавливайся.
Я спрашиваю его о Бэйквелле. У Бэйквелла все прекрасно. Сторновэй, Хау и он в последние дни часто вели себя так, как будто что-то задумали.
— Ну, теперь-то я понял, что это было.
Для меня море Уэдделла, паковый лед и морские леопарды так же далеки, как Уэльс. Тюлень-крабоед кажется мне не более реальным, чем король Артур и летчик-ас Уильям Бишоп. Пока что Стивенсон прав, обращаясь мной так, будто я им не подхожу и поэтому чужак на шхуне. Антарктида не значила для меня ничего по сравнению с Эннид Малдун. Я бы сразу согласился переименовать Антарктиду в Землю Эннид Малдун. Но я подозревал, что это поменяется, как только я предстану перед Шеклтоном.
Я спрашиваю Холнесса, видел ли он когда-нибудь айсберги.
— Пойдем, попробуем сделать несколько шагов, — говорит он, и я встаю.
Ясно, он видел айсберги, конечно, в Северном море, и там они были другие, меньше и другого цвета.
Я делал первые шаги после двух дней сидения скорчившись в шкафу, и легкая бортовая качка баркентины усиливала ощущение, что я наступаю на шары, а вместо коленных суставов у меня шарниры. О том, что многие айсберги не белые, а голубые, голубые, как летнее небо, или зеленые, как бутылочное стекло, и красные, как палящее солнце, рассказал мне однажды вечером в «Ритце» Том Крин. Холнесс разрешает мне снова сесть. Я говорю: «Уфф!», и он улыбается.
— Все обойдется. Через пару часов сможешь залезать на ванты. И достаточно скоро увидишь свой первый айсберг. Во всяком случае, я тебе этого желаю. Было бы хорошо, если бы ты остался на борту.
— К сожалению, это зависит не от меня. Но все равно спасибо, Холнесс.
Из-за того, что ему больше нечем заняться, он трет руки одна о другую.
— Айсберги есть не только в воде, — вздыхает он. — Их полно на корабле. Если только ты понимаешь, о чем я.
«Как ваши дела, мистер Блэкборо?»
Я понимаю, что имеет в виду добрый кочегар Холи. Я мало знал о том, с чем связана различная окраска льдов (пока Том Крин не объяснил мне, что в случае с зелеными и красными льдами «виноваты» два вида крохотных водорослей, в то время как голубой лед — это чистый лед глетчеров, почти целиком состоящий из воды, а привычный всем нам белый лед бел потому, что в его состав входит много воздуха), но я точно знаю, что за айсберги я вижу перед собой (я даже не нуждаюсь в пояснениях такого знатока льдов, как Том Крин), когда в дверях появляются Стивенсон, Винсент и кэп Уорсли.
Кожа кочегара имеет зеленоватый оттенок из-за ядовитой угольной пыли, боцман весь красный от высокого давления, а кэп Уорсли такой же синий, как его куртка: он холодный человек. Его дружелюбие такое же холодное, как его уверенность. За те несколько раз, когда я имел возможность наблюдать за шкипером «Эндьюранса», мне постоянно хотелось спросить его об этом. Как бы мне хотелось, чтобы он замечал меня, а не просто мимоходом окидывал взглядом. Мое желание наконец осуществилось, но я не испытываю особой радости от того, что взгляд Уорсли остановился на мне.