Легат
Шрифт:
Зарко оглянулся на старшого – тот маячил на другом конце поля, орал на какого-то нерадивца.
– Эй, Горшеня! – позвал он. – Горшеня!
– Да чего тебе? Отстань, не мешай работать.
– Как знаешь, – Зарко нарочно замахал серпом с такой силой, словно задумал закончить жатву уже сегодня к вечеру. – А я, между прочим, скоро в чужом граде буду!
Зарко аж распирало от гордости. Хорошо хоть было с кем поделиться, Горшеня – парень надежный, не какой-нибудь болтун.
– Врешь! – Бросив серп, Горшеня хлопнул себя ладонями по коленкам. И почему-то сразу поверил, несмотря на это вот «врешь». – Опасное это дело, друже!
– Да уж,
– С тобой бы пойти… Уж мы бы вдвоем, эх…
– Да со мной уже Доброгаста с Вентей надумали. Все одно от них на полях толк небольшой.
– Доброшку? – снова удивился Горшеня. – Этого ябедника-то?! Да он же там весь наш род предаст! Я уж не говорю о Венте, тот-то подлиза известный. Вот вчера только ка-ак хрястну ему по затылку, а он…
– Ничего не поделать, друже. – Зарко вздохнул. Уж конечно, куда лучше, если б с ним отправился Горшеня, старинный дружок, уж всяко было бы легче, чем с этими чунями, Доброгастом и Венцеславом. Во-он они на самом конце поля, делают вид, что работают. Уж не на них ли осерчал старшой, дядька Гремислав? Очень на то похоже.
Так и работали дальше, переговариваясь. Светозар видел – уж очень Горшене хочется с ним на пару пойти. И веселее вместе, и потом – почет да слава, шутка ли, в самом чужеземном логовище побывали и живыми назад выбрались. Зарко-то, конечно, уже там был, но так, почти пленником. Другое дело сейчас.
Незаметно подкрался вечер. Тихий такой, солнечный, спасибо сестрице Невде! Сжатый ячмень на ночь связывали в снопы. Наутро, ежели ведро, снова раскидать можно, а то вдруг ночью дождь?
Вечером у речки было веселье. Задумали с мостков нырять, первым Горшеня вызвался. Порты-рубаху скинул, серп воткнул в мосточек, у краешка, нырнул, хорошо так, с разбега, с брызгами, а как вынырнул, рукой за мосток уцепился… как назло пальцами да об свой же серпец! Кровища хлынула – эвон, едва все пальцы не отхватил. Ну, от собственной же рубахи тряпицу оторвали, замотали, подорожником жеваным приложив. Горшеня завздыхал, да – делать нечего – посидел на бережку, посмотрел, как другие ныряли. Калину-ягоду недоспелую горстями ел.
– Смотрите, осторожнее! – недовольно косясь на него, предупредил дядька Гремислав, старшой. – Тут под водой колья. От старых мостков остались.
Эвон, колья ему! Какие колья, когда тут такое веселье? Разнырялись, разохотились все, крик на всю реку стоял: купаться – это ведь не работать. Девки Ведогастовы со своего поля сзади подошли, встали за кусточками незаметненько, перешептывались, смеялись, стреляли глазками. Зарко оглянулся, заприметил среди прочих Заринку – уж и краса девица: стройненькая, длинная коса, а глаза… не глаза – звезды! А вдруг и вправду, как Брячислав-жрец сказал, все и сладится? Вот бы славно было в опустевший дом такую красу привести. Уж помоги, сестрица!
Дядька Гремислав смотрел-смотрел, да, плюнув, и сам разоблачился, нырнул. Вынырнул – глазами сверкает – эх, хорошо! Потом чуть в сторонку подался, понырял там, выдернул-таки кол, на берег выбросил – мало ли…
Тут и стемнело. Ну, не так, конечно, как осенью, но все же. За деревней, на старой поскотине, призывно мычали коровы, со всех сторон слышались веселые голоса и песни – возвращались с полей работнички. Дядька Гремислав махнул рукой – потянулись к деревне и отроки. Шли, переговаривались, узкой лесной тропою. Горшеня шагал последним, несколько раз в кусты убегал – животом занедужился, бедолага. А вот как незрелую-то калину лопать!
– Идите,
– Чего тебе? – недовольно оглянулся Доброгаст.
– Сходил бы на мостки, я там серп свой оставил.
– Так сам и беги! – Доброгаст, несколько толстоватый, стриженный под горшок отрок, с самым презрительным видом принялся ковырять в носу.
– Ну, сбегай, Доброша, у меня-то живот схватило – боюсь, не добегу, – Горшеня взмолился, аж руки к груди приложил. – А я тебе за это три наконечника для стрел дам! Пусть костяных, тупых, но все-таки…
– На соболя?!
– Не, на соболя не дам… На белку!
– Иди ты со своей белкой…
– Ладно, ладно, Доброгаст, не горячись. На соболя так на соболя.
– Девять наконечников! Тогда еще подумаю.
– Три, Доброша, три. – Горшеня вдруг лукаво подмигнул парню. – И еще с тобой кой о чем сговоримся…
В деревню оба вернулись поздно. Усталый, с перевязанной левой ладонью Горшеня тащил на себе глухо стенавшего Дорброгаста. Вся грудь его тоже была обвязана разорванной на узкие полоски рубахой.
– Что такое, что? – встрепенулись сидевшие у околицы девки. – Никак и Доброшка тоже незрелых ягод объелся!
– Да нет, девы, – Горшеня махнул рукой. – На кол он наткнулся. Напоследок еще понырять решил.
– А я ведь говорил, говорил! – выскочил невесть откуда дядька Гремислав. – Говорил, опасайтесь кольев!
– Говорил, – жалобно простонал Доброгаст. – Да ведь ума-то не дали боги… у-у-у, больно…
Глава 8
Июль 236 г. Нордика
Визиты и размышления
В Риме воспитан я был…
Юний проснулся рано, еще до восхода солнца. Накинув тунику, вышел во внутренний дворик, уселся на резную скамейку у смородиновых кустов, протянув руку, бросил в рот горсть терпких черных ягод, уже вполне поспевших – июль выдался жарким. На востоке, за невидимой отсюда рекою, за холмами и дальним лесом, уже занималась заря, раскрашивая блекло-синее ночное небо золотисто-алой акварелью раннего утра. Выпала роса, и было немного прохладно, хотя день, судя по отсутствию облаков, ожидался ведренный, жаркий. Впрочем, как здесь частенько бывало, еще вполне мог налететь ветер, затянуть плотными облаками небо, притащить синие дождевые тучи – и прощай, солнышко, прощай, погожий летний денек. Ну, что будет, то и будет. Юний зябко поежился – скамейка была мокрой от росы, – однако так и продолжал сидеть. Любовался восходом, слушал первые песни утренних птиц, думал.
Не давали покоя проблемы. Во-первых, конечно, люди – нужно было как можно скорее привлечь поселенцев, вот хотя бы из племени Птицы. Как раз сегодня в Нордику прибудут их правители – старейшина, жрец, молодой военный вождь и – если не обманут – несколько юношей, направленных для обучения языку. На юношей этих легат возлагал большие надежды. Пусть учатся, пусть проникаются духом цивилизованности, пусть привыкнут к относительному комфорту, почувствуют красоту вещей и книг, пусть захотят жить здесь. Рысь верил – захотят, будет именно так. Пусть даже не получится сразу, с теми, кто придет сейчас, не беда, будут еще и другие. Главное – заложить основы, завязать отношения с местным населением, показать, что город им вовсе не враждебен. И в этом смысле, конечно, хорошо бы умерить аппетиты охотников за рабами.