Легенда о флаге
Шрифт:
— Ладно, гвардия, не лезь в пузырь! Ты на Северной и отвоевался?
— Больно ты скор! — Петя, видно, обрадовался возможности порассказать о своих подвигах. — Мы еще и бухту под огнем форсировали на гробах, которые немцы своим приготовили.
— А, видел! Те гробы, что у берега дрейфуют?
— Те самые. Мы из них плотики вязали…
— Сержант! Чего ж ты оторвался? Давай сюда! И кореша веди!
Только сейчас Иванов заметил неподалеку от дороги, у подножия скалы, мичмана и троих матросов в синих робах. Они сидели на земле, усеянной серым щебнем, сквозь который пробилась весенняя травка. Возле них лежали
— Дружки мои! — на ходу объяснил Петя. — Вместе с нами высаживались. Немецкие мины ищут. Уже сто штук в городе вытащили.
— Привет черноморцу! — шумно приветствовали минеры Иванова, когда тот подошел с Петей.
— Ого! Шампанское! — изумился Иванов, увидев, что перед моряками на земле стоят три большие черные бутылки с пробками, оплетенными проволокой, рыжей от ржавчины. — Где раздобыли?
— Здесь нас дожидалось! — показал мичман на разрытую землю.
— Повезло вам с такой находочкой.
— Никакого везенья. Сами прятали.
— Когда?
— В сорок втором, четвертого июля.
— Эх, не знал! Я ведь в тот день мимо проходил…
— Да ну? — Мичман засиял. — Значит, друг наш боевой! Мы ведь тоже последними уходили, как нам, минерам, положено.
Мичман взял одну из бутылок, начал осторожно раскручивать проволоку на горлышке.
— А что вы тут делали четвертого? — спросил Иванов мичмана.
— Приказ имели — штольни подорвать, — охотно объяснил тот. — Закладываем заряды, глядь, в отсеке — шампанского штабель! Решили: гитлеровым детям той шампанеи не оставим, подорвем. А для себя зароем, чтобы распить в честь возвращения. Вернулись сегодня — порядок, шампанея ждет!
— Хорошо вам! — порадовался Иванов за минеров. — Как были — вместе. А я вот только одного Петю встретил. Раскидывает война…
— Раскидывает… — Мичман продолжал с поистине минерской осторожностью снимать проволоку с горлышка. — А нас могла и закидать, когда штольни рвали. А что? Пока шнуры тянули — немцы уж вот они, на скале. Ну, говорю, сейчас мы вас доставим прямиком к вашему немецкому богу, с горы вам ближе. Как рвануло — дым до неба, и фрицы в нем. Так и не пришлось тем фрицам Севастополем полюбоваться.
Мичман наконец раскрутил проволоку. Лихо взлетела пенная струя.
— За победу! — поднялся мичман. — За наш Севастополь!
ЧЕРЕЗ ГОДЫ
Трынде Василию Остаповичу
Василь, дружище!
Двадцать лет ни слуха, и вдруг — твое письмо! Я прямо ошалел. Кто не знал, в чем дело, — спрашивал: орденом награжден? «Волгу» выиграл? Что — «Волга»! Тебя нашел!
Как здорово, что твой глаз зацепился за мою фамилию в газете. Спрашиваешь, не тот ли самый Иванов? Тот самый!
Уже вторично отыскиваешь меня раньше, чем я тебя. Помнишь — 24 июня сорок пятого, в Москве? Прямо с Парада Победы ты заявился ко мне в госпиталь. До сих пор злюсь: чертовы фашисты всадили-таки мне пулю напоследок. На память о берлинской речке Шпрее и о том, как я через нее перебрасывал на полуглиссере автоматчиков. Тех самых, что предлагали: «Дай, моряк, флажок со
Никак не думал, что после той встречи снова потеряем друг друга, в мирное-то время! А все ж верил — встретимся! Согласен — друзья военные не забываются. Вот Мансура — разве можем позабыть? Как-то был я в командировке в Волгограде. Осенью, когда на Волге уже ледок. Как раз в такую пору, в сорок втором, Мансур там со своим кораблем погиб. Не сообщи товарищи тогда его матери, а она тебе — и не узнать бы… Видел я там над берегом на постаменте бронекатер. В память моряков, которые у Сталинграда воевали. Выходит — и Мансуру этот памятник, и нашему капитан-лейтенанту Лысенко. Ведь пишешь — теперь доподлинно известно: Лысенко, как и Мансур, через немецкие тылы и фронт к Сталинграду вышел и там воевал.
Жаль, не дожил Мансур до конца войны, не увидел того, что мы. С ветерком прошлись по Европе, когда фашизму кол загоняли, есть что вспомнить. Ты по Дунаю через шесть держав до Германии, и я туда же, только с другого края. Жаль, не вместе. Будь ты у нас на Днепровской — вместо меня к рейхстагу прогулялся бы, глянул, верно ли, что на нем среди флагов — наш военно- морской? Говорят, видели. Интересно, с какого корабля? Ходил слух, что бронекатер с флагом, который днепровцы из окружения вынесли, под Сталинградом воевал, а потом до Германии дошел. А что, свободно мог быть и флаг нашей броняшки, которая лежит в Десне.
Эх, как хочу поскорее встретиться, Василь, взглянуть, каким ты стал! В сорок пятом погоны имел ты всего главстаршинские. А теперь знай наших — капитан второго ранга. Не пишешь, в какие моря-океаны ходишь. Но догадываюсь, коль тебя жена по три месяца не видит. А помнится, ты не собирался оставаться в моряках, хотел сразу после войны к себе в Табунивку и меня приглашал. Даже оженить обещал, на «самой наикращей». Почему ж планы изменил? Когда мы с тобой виделись в день Парада, ты говорил, тебя направляют на Тихий. Я так и считал, что ты там послужил и вернулся домой. Потому и писал тебе на Табунивку. Но письма вернулись за отсутствием адресата. А сельсовет ответил, что мать твоя выехала на жительство к родным, а куда — так я и не добился. Как это я не догадался искать тебя по военному ведомству! А ты мне писал на Златоуст. Но я после демобилизации почти сразу уехал в Свердловск, в институт, а кончил — меня сюда, в Кузбасс.
Ты спрашиваешь о Маше? Когда ты приходил ко мне в госпиталь, я действительно мечтал поехать в Сочи и отыскать ее там. Нашел и виделся. Да только к тому времени она уже вышла замуж. С нею иногда переписываемся — по праздникам, открытки. У нее сын. Назвала Николаем, как того старшину на Херсонесе. Вот так получилось… Теперь и я уже давно семейный, сыну Сережке четырнадцать. Ровесник твоему старшему — ведь у тебя, как я понял, двое?
А знаешь, в прошлом году мы всем семейством ездили в Крым, и я показал Сережке Севастополь — давно обещал. Обошли все места, где с тобой в обороне стояли. Нашли место под скалой, откуда мы с Машей и старшиной погибшим тебя на плотике на корабль переправили. Все Сережке рассказал, все вспомнилось… Серега мой после того задумался, долго в море всматривался, словно хотел тот наш разбитый кузов увидеть. А я смотрел на Сережку и думал: не пощади меня война — не было бы и его. А скольких она не пощадила…