Легенда о гетмане. Том II
Шрифт:
Однако, к этому времени закончить набор наемников не было возможности и Ян Казимир ограничился тем, что в начале февраля отдал приказ польному гетману коронному Марциану (Мартыну) Калиновскому выступить с имевшимися в его распоряжением войсками в Каменец для прикрытия линии разграничения с целью предотвращения внезапного наступления Хмельницкого.
Но незадолго до этого, еще в январе, король решил воздействовать на запорожского гетмана через митрополита Косова, рассчитывая, что может быть тот сумеет убедить Хмельницкого придерживаться условий Зборовского мира, а спорные вопросы отложить для урегулирования в последующем. С этой целью в Киев к митрополиту был направлен полковник Маховский, вручивший ему королевское послание.
Но послание Яна Казимира большей частью было посвящено именно проблеме возвращения землевладельцев в свои владения. Король настаивал на выполнении в этой части статей Зборовского трактата, требуя от гетмана, чтобы помещикам не чинилось препятствий в пользовании земельными угодьями, а их бывшие холопы возвращались им, если понадобится, то и с применением силы. Заканчивая послание, Ян Казимир подчеркнул, что в случае невыполнения условий мирного договора, он вынужден будет пройтись по Украйне «огнем и мечом» и стереть ее с лица земли.
Прочитав его несколько раз в полном одиночестве, Хмельницкий скомкал письмо короля и долго сидел в глубоком молчании, подперев кулаком подбородок. У него не оставалось сомнения, что Ян Казимир намерен реально осуществить свои угрозы и настроен весьма решительно. Чисто по-человечески гетман понимал, что король не может поступить иначе, также, как и он сам не имеет возможности выполнить королевское требование.
— Пусть Бог будет нам судьей, — наконец сказал он, поднимаясь из-за стола и осеняя себя крестом, — вверяю судьбу Украйны и Войска Запорожского в руки Всевышнего, а там пусть свершится, что должно!
Глава вторая. Рубикон перейден
Линия разграничения между казацкой территорией и остальной Речью Посполитой формально проходила по Случу, однако фактически земли между Збручем, Случем и Днестром от Бара до Брацлава и Ямполя поляки считали своими. В свою очередь, казаки тоже считали эту территорию своей, размещая здесь в крупных населенных пунктах гарнизоны, которые поляки пытались прогнать. Между казацкими и польскими дипломатами не утихали споры за эти населенные пункты. Предложенную Варшавой «Зборовскую линию» Брацлав-Ямполь не признал ни Хмельницкий, ни казацкая старшина, которая и дальше расценивала эти города как свои. Зато линия у крепости Бар признавалась границей состороны казаков. Именно на основе этих противоречий и происходили пограничные конфликты на протяжении всего 1650 года. В ноябре солдаты брацлавского воеводы Станислава Лянцкоронского пытались занять Мурафу и Красное, которые казаки считали своими. Конфликт продолжения не имел, но напряженность в приграничной зоне сохранялась и достаточно было нового, пусть и небольшого, вооруженного столкновения, чтобы стороны перешли к активным военным действиям…
Сразу же по прочтению королевского послания, Хмельницкий направил приказ своим полковникам: брацлавскому Даниле Нечаю, кальницкому (винницкому) Ивану Богуну и уманскому Иосифу Глуху усилить казацкие гарнизоны в приграничных районах и быть в готовности дать отпор полякам, если они попытаются перейти линию разграничения. Конечно, гетман был уверен, что зимой поляки полномасштабных военных действий не начнут,
Нечай, находившийся в ту пору в самом расцвете лет, действительно не был новичком в военном деле. Выходец из старинного шляхетского рода герба «Побог», к которому принадлежал и род Конецпольских, он в совсем еще юном возрасте ушел на Сечь, принимал участие в казацких восстаниях, затем оказался на Дону, где постигал военное искусство. В начале сороковых годов он возвратился в Малороссию, поступил в Киево-Могилянскую академию, которую закончил в 1647 году. Вскоре Нечай вместе с Хмельницким отправился в Запорожье, став с первых дней восстания одним из верных соратников гетмана. У казаков и поспольства 39-летний полковник пользовался огромной популярностью, считаясь не без основания, вторым после Хмельницкого вождем восставшего народа.
Исполняя приказ гетмана, и получив сведения о том, что Калиновский стягивает к Каменцу находившиеся на зимних квартирах войска, Нечай перегруппировал свои силы, оставив часть их в Ямполе и Шаргороде, а сам с трехтысячным отрядом казаков укрепился в Красном. С тактической точки зрения это было верное решение, так как, куда бы Калиновский не направил удар своего войска: на Ямполю, к Шаргороду или прямо на Красное, отовсюду ему грозил фланговый обхват.
Все же искушенный в военном ремесле полковник решил перестраховаться и, вызвав к себе сотника Шпаченко, сказал:
— Возьми с собой полтысячи казаков и станьте в Ворошиловке. Если ляхи ударят прямо на Красное, организуй оборону и прегради им дорогу. Часа два вы продержитесь, а там и мы подоспеем.
— Не беспокойся, пан полковник, — молодцевато ответил сотник, подкручивая ус, — ляхов мы не пропустим, так что гуляйте масленицу спокойно.
Нечай поморщился. Будь его воля, он запретил бы празднование этого языческого обряда, но боялся, что его не поймут казаки. В самом деле, военных действий не было, казаки не находились в походе, чтобы запретить им употреблять спиртное, а традиция есть традиция. Тем более шла последняя, мясопустная, неделя перед Великим постом и людям просто надо было дать хорошо погулять перед тем, как придется потуже затянуть животы.
— Ладно, пусть гуляют, — решил в конце концов полковник. — До Ворошиловки пять верст, случись что, Шпаченко успеет предупредить о подходе Калиновского.
В сотники Шпаченко попал по рекомендации Хмельницкого при утверждении казацкого реестра, сам Нечай его до этого не знал. Данила догадывался, что протеже гетмана попал в его полк не случайно, для него не было секретом, что у Хмельницкого повсюду есть свои «глаза и уши». Но Нечаю нечего было опасаться гетманских соглядатаев, он и так все, о чем думал, говорил откровенно в лицо Богдану. Кроме того, его младший брат Иван был сговорен с дочкой Хмельницкого и в скором времени они должны были породниться. Полковник знал, что гетман недолюбливал тех, кто мог составить ему в будущем конкуренцию в борьбе за гетманскую булаву, но полагал, что к нему это не относится, потому что лично был предан Богдану и делу, которому оба они служили. Правда, есаул Кривенко, давний приятель Данилы, к Шпаченко относился настороженно и не особенно доверял ему, но Нечай думал, что тот его просто ревнует к новоиспеченному сотнику.
Когда Шпаченко, взяв с собой пятьсот казаков, ушел к Ворошиловке, в Красном началось празднование масленицы. Русский народ издревле привык широко отмечать праздники, а казаки в этом отношении могли дать сто очков форы любому. Многие пили не до опьянения, а до беспамятства, валясь с ног прямо там, где их одолел «Ивашка Хмельницкий». Часовые, зная, что в Ворошиловке стоит боевое охранение во главе со Шпаченко, тоже несли службу не очень бдительно. Так продолжалось несколько дней, чем и воспользовался польный гетман.