Легенда о малом гарнизоне
Шрифт:
«Хватит», – сказал себе Ромка и встал во весь рост посреди издерганного, расщепленного пулями настила – точно там, где он стоял в самый первый раз и в той же позе.
Он открыл флягу и спокойно сделал несколько глотков, косясь в сторону немца.
Самолет мчался прямо на него, а Ромка ждал, расслабив руки, давая им передышку, чтобы не дрожали, если ему так повезет, что он сможет выстрелить. Он уже не прикидывал, сколько остается до самолета и что сейчас немец делает, когда начнет стрелять; и что самому предпринимать – не думал, Он просто считал: один, два, три… –
Опять рокочущий смерч пронесся над Ромкой, но он не упал; он встал боком, уперся и выдержал воздушный удар, но пока восстановил равновесие и хорошенько прицелился, самолет уже был далеко. Ромка все-таки выстрелил, не столько для дела, сколько для нервной разрядки: все же эти несколько секунд ему нелегко достались. Он испытал разочарование, что немец не стрелял; этим вроде преуменьшалась Ромкина доблесть. И еще он чувствовал, как опять подступает злость. Ведь немец продолжал с ним играть, как кошка с мышонком.
«Ну, ты у меня доиграешься», – пробормотал Ромка, но тут случилось нечто неожиданное: немец не кинулся в лобовую атаку, а стал мешкать, сбросил скорость и как-то неуверенно, нерешительно пошел по кругу, причем и круг-то он делал на приличном отдалении, свыше ста метров. Летчик высунулся из кабины и опять погрозил Ромке кулаком.
Ромку вдруг озарило: да ведь у немца патроны вышли!
Он захохотал и, не целясь, пальнул в сторону самолета.
– Эй ты, паршивый змей! Гнилая требуха! Куриный огузок! Ну давай! налетай! дави! – Еще выстрел. – Что я вижу: ты хочешь оставить меня одного? Ты делаешь мне ручкой? И тебе вовсе не нравится прощальный салют? Ах ты, падло!..
Самолет уже летел прочь, но Ромка, отводя душу, выстрелил еще раз, и бегал по площадке, и еще что-то кричал, размахивал руками, и грозил винтовкой. Он кричал всякие слова, а иногда просто «Ого-го-го!», пока самолет не растаял на востоке; только тогда Ромка перевел дух и обтер мокрое лицо полой гимнастерки, при этом он случайно глянул вниз.
Почти у подножья вышки, на тропинке, желтевшей тонкой строчкой посреди цветущих июньских трав, стоял немецкий мотоцикл с коляской и пулеметом. Трое немцев давились от еле сдерживаемого смеха, не желая выдавать свое присутствие. Но теперь им не было смысла таиться – и дружный хохот ударил Ромку прямо в сердце.
Он отскочил на середину площадки, к люку, сунул пальцы в патронташ. Пусто. И в винтовке осталось только два патрона.
Немцы не переставали смеяться, однако ка Ромкино движение среагировали: ствол пулемета поднялся вверх, а тот, что сидел позади водителя, в каске и без френча, в одной лиловой майке, слез с седла, отошел на несколько метров в сторону я поднял автомат.
– Ком! – сказал он и махнул рукой, предлагая Ромке спуститься. – Ком!
«Летчик не мог их вызвать, – подумал Страшных. – Это был наш поединок, наше
– Салют! – крикнул он, выдавил из себя смешок и помахал немцам рукой. Он не представлял, как будет выпутываться, и тянул время.
Немцы снова грохнули.
– Ком! – уже требовательней крикнул тип в лиловой майке. – Ты что, не понимаешь, дурак? Может, я неясно говорю? Так у меня есть переводчик!
Автомат в его руках чуть дернулся, и четыре пули продырявили настил вокруг Ромки. «Ох и бьет, собака!» – восхищенно подумал он и осторожно ступил на лестницу.
Немец улыбался.
– Эй ты, парень! – сказал он. – Только сначала брось винтовку, понял?
– Моя не понимайт, – простодушно разводил руками Ромка, осторожно спускаясь, ступенька за ступенькой; винтовку он и не думал бросать.
– Хальт!
Две пули, слева и справа, тугими воздушными комочками, как ваткой, махнули возле лица. Но Ромка уже сошел на первую площадку.
«Не бояться… Не бояться! Я и с этими справлюсь – только бы добраться до них…»
О плене он не думал.
Немец уже не улыбался.
– Стой, тебе говорят, паяц. Бросай винтовку! Ну, в последний раз предупреждаю!
Он увидел, что Ромка собирается ступить на вторую лестницу, закусил губу – и лестница загудела от ударов, и две верхние ступеньки разлетелись в щепки.
Ромка побледнел, взялся левой рукой за шаткое перильце – и шагнул на уцелевшую ступеньку.
Автомат поднялся снова.
Раздался выстрел. Чуть отдаленный: стреляли с полутораста метров: может, с двухсот. Немец дернулся вверх, пошел-пошел в сторону, теряя на ходу автомат, запутался сапогами в траве и сел.
Ромка медленно сошел еще на пару ступеней и тоже присел, держа винтовку под мышкой. Немцы словно забыли о нем, глядели куда-то в сторону. Сейчас бы по ним пальнуть… Ведь их двое осталось, а у него как раз два патрона. Но стрелять отсюда было бы ужасно неудобно: пока примостишься между ступеньками…
Еще выстрел – Ромка уже приметил куст, из-за которого стреляли, – и пулеметчик повалился из коляски.
Опомнившись, водитель рывком бросил мотоцикл между опорами. И – влево-вправо, влево-вправо – пошел зигзагом через луг вниз по склону. Но сверху все это выглядело слишком просто. Ромка медленно поднял винтовку и сбил немца с первого же выстрела. Мотоцикл промчался еще несколько метров, попал в рытвину, повернулся и заглох.
Ромка тяжело спустился по лестнице. От нижней площадки до земли было больше пяти метров. В другое время это его бы не остановило: просто спрыгнул бы – и все. Но сейчас он чувствовал, что прыгать нельзя. Что обязательно подвернет или сломает ногу. Вот такое отвратное было у него самочувствие.
Он бросил на землю винтовку, обхватил бревно и съехал по нему вниз.
К Ромке подошел маленький красноармеец. Совсем маленький – хорошо, если метра полтора в нем наберется. Узбек. Такое лицо, что сразу видно: не просто восточный человек, а именно узбек.