Легенда о московском Гавроше
Шрифт:
Андрейка рассказал.
— Верно! — подтвердил Филька. — Сакс-Воротынские желают нанять грума к своим лошадям. Пойдем, я тебя проведу к ним. Это рядом. У меня там привратник знакомый, я ему за нюхательным табаком в лавку бегаю…
Привратник, нарядный старик, давно обезножевший, сидел под аркой ворот богатого особняка, видневшегося в саду. Узнав от мальчишек, чем они интересуются, он позвал конюшенного. Тот позвал нарядно одетого лакея. Лакей, выслушав их, удалился в дом, и вскоре на балкончике дома
Барышни взглянули на мальчишек и весело рассмеялись. Особенно насмешил их Филька.
— Прелестный уродец! — вдоволь насмеявшись, сказала одна сестра.
— Красный арапчик! — подхватила другая. — Очаровательно!
— С таким грумом всю Москву можно насмешить! — сказала третья.
Сестры удалились, не сказав ребятам ни здравствуй, ни прощай, и конюшенный выпроводил мальчишек…
Когда Андрейка понуро приплелся домой, Филониха все еще распивала чай. Узнав, как обернулось дело, она перекрестилась.
— Ну и слава богу! Еще одно мое гадание сбылось. Я тут раскидывала карты, не выходила тебе должность в богатом доме, при трех важных кралях. А вышло идти в трефовый дом к трефовому королю. Там за параличным барином надо горшки выносить. Должность, конечно, душная, барин залежалый, но платить будут хорошо и при ихнем столе и чае…
Бабушка принялась уже доставать чистую одежду для внука, но в это время дверь открылась, и в неурочное время вошел отец. Андрейка быстро спрятался за бабушкину спину.
— Тьфу, опять забастовка! — Ни с кем не здороваясь, отец шмякнул кепку о колено. — Срочные заказы, хорошие заработки, а наши опять за свое. «Останавливай станки, кончай работу». Мало им прибавки, из-за которой в тот раз бушевали, так теперь царь помешал. «Долой самодержавие!», «Кончай войну!».
— Да уж теперь это модно, царя ругать, — поджав губы, Филониха метнула глаза на Андрейку.
— А ты, Лиса Патрикеевна, чего тут хвостом метешь? Чего вынюхиваешь? — отец недолюбливал Филоновых. — Или у нас беда какая? Чего понурые? — окинул он взглядом домашних.
— Да вот попросили мы Фенечку помочь нашей беде. По-родственному… начала бабушка.
Но Филониха сразу все выложила:
— Из школы парня выгнали! Так надо же куда-нибудь…
— Это за что? Ты чего натворил? — отец повернулся к Андрею.
— За оскорбление его императорского величества, — ехидно усмехнулась Филониха.
— И ты против царя бунтовать? Ах ты козявка! — отец рассмеялся.
— Вот и просим Фенечку определить его куда-нибудь, — всхлипнула бабушка.
— В лакеи куда-нибудь? В подпевалы, в подтиралы! К чертям! Я своим детям филонить не позволю!
Отец стукнул ладонью по столу, и Филониха исчезла. Только запашок от нее остался, кофейно-мятный,
— У, Филоны проклятые! — пробормотал отец и удовлетворенно высморкался. — Вот забастовка кончится, и айда на завод. Подручным у кузнецов поработаешь и человеком станешь, как я. Вместе будем на железном солнышке греться, в заводской преисподней холод в жар перегонять! — Эти загадочные слова кузнец подкрепил ударом кулака по столу.
«АРБУЗ-КАРАПУЗ»
Так очутился Андрейка в жаркой «преисподней» Замоскворечья — в кузнечном цехе завода Михельсона.
С самого первого дня, когда отец представил его мастерам, кто-то из зубастых подручных крикнул: «Гляди, Арбуз нам Арбузика подкатил!» — и утвердилась за Андрейкой эта кличка.
— Арбуз, водички!
— Арбузик, подай клещи!
— Арбуз-карапуз, подсыпь угля!
И он носится от одного рабочего к другому, мелькая среди дыма и пламени. На щеках крапинки мазута, уши в саже, стриженая голова присыпана формовочной землей. Словом, настоящий чумазый, как и полагается заводскому мальчишке на побегушках.
Шустрый, сообразительный, Андрейка быстро обвыкся. Только глаза щурятся от раскаленных искр, брызгающих из-под молотов, да зубы блестят в улыбке. Веселый, безотказный подручный паренек.
Поначалу кузнецы над ним подшучивали:
— Сбегай в булочную, принеси дырку от бублика!
Или еще смешней:
— Дуй в инструментальную, скажи, пусть дадут тебе выволочку!
Иной раз помчится второпях, не разобравшись, вызвав хохот обалдевших от жары и грохота людей, а потом и сам рассмеется. Чего ж на них сердиться! Свои, рабочие. Хоть немного стряхнут усталость, посмеявшись.
Иное дело, если обидят мастера, десятники, хозяйские холуи. Тут за него рабочие заступаются, да и сам Андрейка в обиду зря не дастся. Уж как-нибудь, да отомстит обидчику.
Вот, например, мастер-рукоприкладчик, любящий раздавать оплеухи мальчишкам, сунется в карман за носовым платком, а там мышь! Откуда она взялась? Ну ясно, не с неба свалилась! Или вдруг вспыхнет во рту у злого десятника папироса и опалит усы… Кто ему «шутиху» в портсигар подложил? Поди узнай! Рабочие своих мальчишек не выдадут.
Тяжело рабочим — трудятся по двенадцать, четырнадцать часов в сутки, а неокрепшим мальчишкам еще труднее. И ненависть их к хозяевам, платящим за труд гроши, еще сильнее разгорается.
Зайдет, бывало, сынок управляющего вместе со знакомыми барышнями показать им, как играют синие звезды над кипящей сталью в изложницах, похвалится, сколько на его отца трудится рабочих, — не успеет обернуться, а на штанах дырка! Едва ли штаны случайная искра прожгла… Уж очень веселы и лукавы взгляды заводских озорников.