Легенда о Подкине Одноухом
Шрифт:
«Там было что-то про подруб…»
Ругая последними словами непослушные окоченевшие лапы, Подкин оторвал глаза от Пожирал и посмотрел на клинок. Лезвие меча затупилось и потускнело от времени, годы испещрили его царапинами и зазубринами. Подкина вновь одолели сомнения, сохранилась ли в клинке хоть капля магии. Скорее всего, меч отскочит от дерева, не оставив на нём и следа. И зачем он только послушал Паз? Глупая была идея.
Подкин сжал зубы и задержал дыхание. Если всадники посмотрят вверх, всё будет кончено. Он должен сделать то, что собирался – и как можно скорее. Подкин приставил лезвие к стволу, под
Он почти ждал, что ничего не случится, и потому опешил, когда Звёздный коготь прошёл сквозь столетний дуб, как нож сквозь масло. Подкин чудом остановил клинок, прежде чем он выскочил с другой стороны.
«Так, теперь снизу вверх. Скорее!»
Подкин выдернул меч и снова вонзил в дуб, теперь под другим углом. Мгновение спустя деревянный клин с глухим стуком упал на землю. Всадники внизу продолжали наступать на Паз – а та бормотала, что потеряла брата в метели, – как вдруг всё заглушил долгий протяжный стон. Уши Подкина испуганно задрожали: кролик не сразу понял, что стонет дуб, чей зимний сон он так нахально потревожил. Дерево накренилось и начало падать – сперва медленно, потом всё быстрее и быстрее. Ветки трещали, со свистом рассекая воздух. Пожиралы вскинули головы, распахнули пасти в немом изумлении – и дуб обрушился на них, подняв тучу снежной пыли. Злобный вой взвился над лесом и оборвался.
Когда рой снежинок осел и отголоски воплей стихли, Подкин отважился посмотреть вниз. Старый дуб разломился пополам, наглухо перегородив овраг. Вокруг разметало осколки наста. О всадниках напоминали только куски покорёженных доспехов да темнеющие на снегу потёки ржавой крови.
Бард замолкает, смотрит на вождя Хьюберта и нарочито громко причмокивает, всем своим видом выражая желание чего-нибудь выпить. Хьюберт намёк понимает и щёлкает ухом прикорнувшему у трона виночерпию – да так резко, что бедолага от неожиданности опрокидывается навзничь. После чего вскакивает, хватает деревянный кувшин, до краёв наполненный пенным мёдом, и кидается к сказителю. Не обращая внимания на возмущённо галдящих крольчат, бард осушает кувшин тремя долгими глотками и довольно вытирает остатки пены с бороды.
– Ну, что дальше, что дальше? – вопят крольчата. – Расскажи, что случилось с Подкином и Паз?
Но вместо продолжения у барда вырывается звучная отрыжка. Он хмурится, потом рыгает ещё раз.
– Погодите-ка минутку, – бормочет он. – Моё нутро работает уже не так бодро, как в прежние времена. Но, клянусь кочерыжкой, давно я не пробовал столь дивного мёда.
– А Пожиралы существовали на самом деле? – робко спрашивает маленькая крольчишка. – Мой брат говорит, их выдумали, чтобы детей пугать…
– Никто их… бр-р-рык… не выдумал, – отвечает бард. – Прошу прощения.
Он пожирает глазами блюдо с дымящимися – только из печи! – кукурузными лепёшками. Рядом стоит большая плошка репового супа, в котором медленно тает кусочек масла. Но крольчата нетерпеливо притопывают лапками и дёргают ушами – ждать они не намерены.
– А кто-нибудь выяснил, почему кролики превратились в Пожирал? Это ведьмы их заколдовали? – В глазах крольчишки плещется страх: она боится, что Торнвуд постигнет судьба Манбери и незваные гости испортят праздник.
– Может, и ведьмы, – уклончиво отвечает бард. – А может,
Бард уже собирается продолжить, но что-то во взгляде крольчишки заставляет его остановиться. Глаза у неё сделались совсем большими, от ужаса разве что не белыми, а в уголках поблёскивают слёзы. Нет, барду, конечно, нравится иногда напустить жути на слушателей – совсем чуть-чуть! – но не в канун же Куманельника! В эту ночь маленькие кролики должны сладко спать в своих кроватках и видеть сны о засахаренных морковках и деревянных игрушках, а не таращиться в потолок, икая от страха.
Бард задумчиво дёргает себя за бороду, потом лезет в кошель на поясе и достаёт древний, много раз сложенный кусок пергамента.
– Послушайте, я обычно так не делаю, но…
– Что у тебя там? – пищат, подпрыгивая от любопытства, кролики. – Что? Покажи!
– Это? – Бард неспешно разворачивает потрёпанный пергамент. – Я нашёл его во время своих странствий. И, как правило, детям не показываю. Особенно если мы застряли посреди истории.
– Ну пожалуйста, прочитай, что там написано! – Крольчатам не терпится услышать что-то тайное, не предназначенное для их маленьких пушистых ушек.
– Это история, записанная со слов старого кролика, которого я встретил далеко к востоку отсюда, в Хюльстланде. – Бард разглаживает затёртый на сгибах пергамент и проводит пальцем по рядам убористых рун – то ли выжженных, то ли записанных чернилами. Крольчата, сталкиваясь лбами, тянутся посмотреть, хотя читать никто из них ещё не умеет.
– А о чём эта история? О Пожиралах? О том, откуда они взялись?
– Ревень и редиска, до чего ж вы шумные! Да. Здесь написано, как появились Пожиралы. Эту историю поведал мне кролик, который видел всё своими глазами. И я вам её прочитаю, если обещаете потом напомнить, где мы остановились. Договорились?
Крольчата громко кричат, что обязательно напомнят, и бард усмехается в усы. Потом кивает, машет крольчатам, чтобы они угомонились, пристраивает пергамент на колене и приступает к чтению.
Моё имя – Ауна. Я очень стар – в Хюльстланде таких, как я, называют «длинный зуб», – но когда-то я был маленьким серым кроликом, родившимся на северном побережье Эндерби, в местечке под названием Песчаный колодец. То была скромная нора, в которой жили скромные кролики-рыбаки.
Теперь эта нора носит другое имя, а её обитатели больше не ловят рыбу. Все зовут их Пожиралами, и они творят такое, что при одном упоминании о них у кроликов дрожат уши и мех встаёт дыбом. Но жители Песчаного колодца не всегда были чудовищами. И потому я хочу поведать тебе свою историю – чтобы другие могли чему-то научиться. Чтобы ни одна нора не повторила судьбу моей родной норы.
Когда я был крольчонком, мы жили счастливо и беззаботно. Сразу за порогом начинался песчаный пляж, и мы часами скакали по дюнам и плескались на отмелях. Когда я думаю о тех временах, то вспоминаю лишь бьющее в глаза солнце, песок между пальцев и застывшую на шерсти соль. Чудесные были деньки.