Легенда о ретивом сердце

Загорный Анатолий Гаврилович

— Встал-таки?

— Встал!

Богатыри крепко стиснули друг другу руки и так остались сидеть.

Б— удь мне другом, Муромец, иди со мной в степь на заставу!

Добрыня подвинулся ближе, продолжал полушепотом:

— Бежать хочу из дружины, бросить все и уйти. Каждый норовит побольше кусок от пирога отвалить. Пожирают друг друга, земли оттягивают, животы нарастили, каждый в торговлю с другими странами пустился. Выродилось воинство времен Святослава, о забавах только помышляют, и пи о чем больше... Потому и лезут кругом печенеги.

Илейка слушал его

с жадностью, ловил каждое слово — он почувствовал в Добрыне широкую неуемную натуру. Кругом звенели, сталкиваясь, кубки, шум становился все сильней, молчал только на мозаике победитель обров — князь Бож. Разрезали пирог, и под общее ликование из него вылетели голуби. Кому-то поднесли хитрый кувшин воды со скрытою дверкой, боярин стал пить, и вода пролилась ему на грудь. Кругом неудержно хохотали, кто- то пытался затянуть песню; кто-то покатил серебряную чашу по медному полу, и она звенела, подпрыгивая. Какому-то сильно захмелевшему дружиннику подсунули рыбу, начиненную землей, и смеялись, когда он плевался, уверяя, что это не каша, другому — курицу, набитую пухом, третьему — железные орехи. Уже потряхивали бубенцами скоморохи в вывороченных шубах, с измазанными сажей лицами, постукивали деревянными ложками. Забавно прыгали, выкрикивали припевку:

Высота ли, высота потолочная.

Глубота, глубота подпольная.

Широко раздолье — перед печью шесток...

Шут плевал из камышинки хлебными шариками в присутствующих, подбадриваемый смехом великого князя. Густо пахло старым стоялым медом. В самый разгар пира откуда-то появилась испуганная коза и прыгнула на стол. Ее кинулись ловить, повалили посуду, подавили друг друга, стараясь ухватить козу за рога. Сталкивались лбы и трещали золоченые воротники. Наконец Несда поймал козу, выбросил ее в растворенные двери. Князь хохотал, довольный, чуть улыбалась княгиня, по ее глаза по-прежнему были печальны. Добрыня не обращал ни на что внимания и все шептал Илье на ухо:

— Хуже они печенегов. Слова некому молвить. И не ждут они никакой беды; приди степняки к Киеву — рты откроют. Решил я, Муромец, на заставу уйти... Князь, он светлая голова, хоть тот же боярин, надумал городки рубить по степным рекам. Уйду я, и ты со мною иди! Боле всего люблю тишину, степь люблю... Истосковалась душа соскучилась!.. Пойдешь или нет?

— Пойду,— согласился Илья,— мне вечно идти надо... Такой зарок — нигде не останавливаться.

— Добро! — обрадованно воскликнул витязь.

В это время к великому князю подошел Свенельд и сказал ему несколько слов. Лицо Владимира сразу помрачнело, он встал с трона, и веселье мигом оборвалось. Только одни рыжий детина с побелевшими от хмеля глазами стучал кулаком и доказывал соседу:

— Дурень... Если бы Сатанаила не было, кто бы глотал каждый вечер солнце, а? Мы с тобой, а? Эх ты, болван!

— А на что нам солнце? У нас есть Владимир Красное Солнышко,— поднялся тот, кто доказывал, что Сатанаила нет, и ворочал бровями, словно лодочник веслами.

— Уймите их! — бросил князь строго, и десяток рук протянулись к дружинникам, зажали им рты, усадили на лавку.

Величественный, совершенно

трезвый, князь перекрестился и произнес голосом, в котором слышалось неподдельное огорчение:

— Господа, светлые бояре и дружина! На нашем празднестве нет доблестного витязя, храбрейшего Ратмира. Он больше не придет к нам, не поднимет заздравный кубок, не отхлебнет из чаши нашего братства и яе сядет на коня. Ратмир утонул в Днепре, когда, по старинному обычаю, омывался в нем на заход. Небесное царство душе храброй и безвинной, мир праху его! Вечная память!

С этими словами Владимир осушил бокал из прозрачного стекла венецианской работы. Многие последовали его примеру, многие протрезвели, но князь снова поднял светящуюся рубиновым цветом стеклянницу. Снова замерли, зная ней у этому бокалу. Он всегда стоял по правую руку князя.

— Бояре! Пути господни неисповедимы. Еще один добрый муж покинул нас, стольный град и грешную землю, имя его — Афанасий Писец. Он умер внезапно и голова его покоилась на священном писании. Дай, господи, всем такую христианскую смерть! Помянем и его добрым словом, как он номинал нас в своих хрониках, и простим ему все его заблуждения. Мир прах его!

Великий князь снова перекрестился, выпил вино маленькими глотками.

— А солнце на вервии… потому и кружится... Вервие его держит,— заговорил кто-то икая.

Эта бессвязная речь будто привела всех в чувство. Сели, тяжело плюхнулись на лапки, словно у всех подкосились йоги. Заговорили, зашептались, Добрыня толкнул локтем Илью:

— Слыхал? Вборзе разделался с ними вел и кил князь. Одного утонил, другого придушил и... мир праху их! Жаль Афанасия — справедливый был человек и умник- большой, у греческих философов обучался, а Ратмир, не тем будь помянут, злодейского нрава — отца в гроб вогнал, брата отравил,,, худого права был человек.

Мало-помалу веселье разгорелось с прежнею удалью. Забылись неприятные известия, и снова скакали вокруг стола ряженые, трясли рогожными бородами, снова двигались холопы, несли блюда и смахивали со стола крошки лебедиными крыльями. Закраснели, налились кровью шрамы на лицах. Снова язычники бросали в кубки головки чеснока в честь своих богов и пили...

Было уже за полночь, нагоревшие свечи проливали струйки горячего воска, тянуло сквозняком, прыгали в веселом танце огоньки светильников, и закачался, пошел медленно кружиться обруч на цепях. Вдруг в открытые двери гридницы на всем скаку влетел всадник, брызнул алым кафтаном. Ослепленный множеством огней, конь его встал на дыбы, бросил с уздечки желтую пену.

— Князь! — крикнул гонец.— Беда! Степняки у Киева! Невиданное их множество!

Он тяжело дышал и осаживал перепуганного коня поближе к стене.

— Что прикажешь делать? Туча идет...

Словно гром ударил с ясного неба. Или это действительно пророкотал гром, только под сводами гридницы что-то загудело, ударилось о стены.

— Какая туча? — спросил князь.— Может, то грозовая туча?

— Нет, князь, живая туча, и верблюды их ревут громко. От самого Василькова скакал, трех коней загнал, это четвертый!