Легенда о Золотой Бабе
Шрифт:
Мне не улыбалось ни чик-чик, ни лишение сладкого, ни тем более угроза моей жизни. Мы покончили как джентльмены, и я выехал из ресторана уже не кем иным, как полномочным представителем Шефа по Уралу и Сибири. Это звучит! Стало звучать и у меня в кармане — аванс был весом.
Дело, предложенное им, было, конечно, опаснее операций с пластинками Лещенко или с перепродажей аквариумных мальков. Однако оно сулило шикарные прибыли. И, главное, верные.
Раз в месяц Шеф прилетал из Москвы. Мы проводили час-полтора за столиком ресторана, смакуя под коньячок нежно-розовую семгу и замысловатые салаты;
Иногда этот распорядок несколько нарушался. Иной раз перед тем как зайти в ресторан, он приглашал меня в уборную и, убедившись, что в ней никого нет, хорошо тренированным ударом «обновлял мне икону». Первый раз он этим убедил меня не преувеличивать сведения о весе передаваемой коробочки. Как-то после — рекомендовал не подсыпать в благородный металл медных опилок. Особо значительная трепка мне была за то, что я — прозевал и чуть не завалил приезжего поставщика.
— Потеря клиентуры, кабальеро, это больше, чем потеря хлеба насущного. Это ваш конец, моя ласточка, — приговаривал он, упражняясь на мне.
В ресторан мы в тот день не пошли. Шеф перестарался. Остался я и без сладкого — проценты за этот месяц остались в его кармане.
Но это бы ничего — как говорится, терпеть можно. Если бы не последовавшие вскоре события…
Как это было?.. Ах да, примерно так…
В последнее время домоуправ что-то слишком часто стал вести со мной душеспасительные беседы о пользе труда, приводя вычитанные из газет примеры, как детки, которые этого не понимают, получают по заслугам, сиречь высылаются из города.
Я не очень хотел на работу, но и перспектива выселения тоже не улыбалась. Однако почему бы и не сделать одолжение — зачислиться где-то в штат, получить спасительный Штамп в паспорт и… приходить на работу два раза в месяц, чтобы оставить свой автограф в платежной ведомости. Зарплату может получать какой-нибудь добрый дядя, который устроит это семейное счастье, — мне их гроши не нужны.
В поисках подобного варианта я и бродил как-то по стройуправлениям города; со строителями легче иметь дело: у них, по-моему, беспорядка больше, чем у других.
В одной из таких контор выдавали зарплату, и потому добраться до начальства было трудновато. Я остановился в глубине полутемного коридора, не без любопытства глядя на незнакомую для меня учрежденческую суету.
Кто-то взлохмаченный, с пуком бумаг в руках, бегал из кабинета в кабинет, ловил кого-то в коридоре, прижимал к стене и яростно доказывал что-то, тыча бумагами собеседнику в нос и потрясая свободной рукой в сторону кабинета начальства.
Три девушки в запачканных раствором комбинезонах пошли от кассы, бережно завертывая в платочек деньги. Какой-то сердитый старикан в потертом бумажном костюме сидел на скамье и о чем-то сосредоточенно думал, рассеянно оглядывая проходящих.
Два парня плюхнулись рядом с ним на скамью и восторженно потрясали разноцветными ассигнациями.
Один из них распихал деньги по карманам куртки. Другой — сунул в тетрадь в самодельном парусиновом переплете
Словом, тетрадь уютно устроилась у меня под распашонкой за поясом брюк, а идти к начальству после этого по вполне понятным причинам решительно расхотелось.
Мой обратный путь, конечно, отличался от того, коим пользовались все. Я предпочел менее торный и более запутанный. Задами, через Щелку в заборе, выбрался на стройплощадку, а с нее — в переулок и зигзагообразным маршрутом доплелся аллюром два креста до скверика. Здесь можно было отдохнуть и поразмыслить над проблемами современности, одна из которых — сколько же монет должно сейчас перекочевать из тетради в мой карман? — волновала меня более остальных. В тетради оказалось пять бумажек самого приятного достоинства.
Сама тетрадь меня привлекала менее. Что может быть интересного в ней? Наверное, какие-нибудь учебные конспекты. Однако внутри была вложена еще одна тетрадь — нетолстая, в бумажной обложке, на которой стояло имя владелицы: Фаина Крылова. Записи имели даты. Любопытно!
Я сунул дневник за пазуху, завернул деньги в какой-то листок из тетради и положил в задний карман брюк. Теперь следовало избавиться от лишних вещественных доказательств — этой нелепой тетради в корочках из холстины. В урну она лезть не захотела: горловина была узка, а корочки не сгибались. Я стал вырывать листок за листком и незаметно отправлять их в урну. Так удалось избавиться уже от доброй половины тетради, когда мне показалось, что за мной кто-то следит.
Обернувшись, я прирос к месту. Сзади, шагах в десяти, стоял Ярослав. Человек, которого я ненавижу больше всего на свете!
Бросив остатки тетради в газон, я смылся из скверика, стараясь не оглядываться.
Хоть это, кажется, совсем не к месту, но я не могу отказать себе в праве на небольшое лирическое отступление.
Ярослав! Это имя всегда вызывало во мне лютую ненависть. И оно стоит того.
Надо заметить, что я всю жизнь прожил без друзей, без товарищей. Никто из сверстников не привлекал меня: у нас были слишком разные интересы, слишком разные взгляды на жизнь.
Когда-то мы с Ярославом учились вместе. Еще б первых классах я потянулся к нему — меня привлекало его красивое лицо, его отглаженные костюмчики, которые он умудрялся выносить чистыми из любых ребячьих приключений, его умение вкусно к как-то красиво съесть свой завтрак, его удачливость и успехи во всем, за что он ни брался, его умение быть приветливым со всеми и ни с кем особенно не дружить. И встретил — презрительное отчуждение, холодное, даже брезгливое пренебрежение. Он третировал меня невниманием, словно я был пустым, местом.