Легенда об арабском астрологе

Ирвинг Вашингтон

Пока философ Ибрагим ибн Абу Аюб столь мудро проводил время у себя в келье, миролюбивый Абен Абус, сидя в башне, заочно предавался яростным битвам.

И действительно, разве не замечательное занятие для престарелого государя, и притом миролюбца, вести войны с такой поразительной легкостью, не выходя из собственной комнаты, и шутя рассеивать целые армии, точно дело шло о каких-нибудь мушиных роях!

Мало-помалу он настолько вошел во вкус этой забавы, что принялся даже задирать и оскорблять соседних монархов, стремясь вызвать их на войну, но, потерпев неоднократные поражения, они становились все более и более осторожными, и в конце концов среди них не осталось ни одного, кто бы отважился пойти походом на его земли. В течение многих месяцев бронзовый всадник неизменно пребывал в одном положении, а именно – с поднятым

кверху копьем, и почтенный старый султан, тоскуя по привычной забаве, начал жаловаться на скуку и стал раздражителен.

Наконец настал вожделенный день: волшебный всадник круто повернулся на своем шпиле и, опустив копье, замер в том направлении, где высятся горы Гвадиса. Абен Абус торопливо поднялся на свою башню, но – увы! – магический стол оставался спокойным, воины сохраняли полную неподвижность. Озабоченный этой непостижимой загадкой, он выслал конный отряд с приказанием произвести разведку в горах. Разведчики возвратились через три дня.

– Мы обшарили все перевалы, все тропы, – сообщили они, – но нигде не шелохнулись ни один вражеский шлем, ни одно копье. Единственное, что мы обнаружили за время наших разъездов, – это христианская девушка редкостной красоты, спавшая в знойный полдень у родника, и эту девушку мы привезли с собою как пленницу.

– Девушку редкостной красоты! – воскликнул Абен Абус, и его глаза загорелись воодушевлением. – Пусть она немедленно предстанет пред наши очи!

В соответствии с приказанием красавицу немедленно привели пред его очи. Она была одета с той роскошью, какая господствовала среди испанских вестготов во времена арабского завоевания. Жемчуга ослепительной белизны были вплетены в ее черные как смоль косы, на ее лбу сверкали драгоценные украшения, соперничавшие с сиянием ее глаз. Через плечо была перекинута золотая цепь, на которой висела лира из чистого серебра, покоившаяся у нее на бедре.

Вспышки пламени в ее черных, излучающих сияние глазах были подобны огненным искрам для увядшего, но все еще способного загораться сердца Абен Абуса; к тому же сладостная нега, разлитая в ее плавной походке, оживила его уснувшие чувства.

– О прелестнейшая из женщин, – вскричал он, охваченный восхищением, кто ты и что ты?

– Дочь одного из готских государей, еще недавно властвовавшего на этой земле. Но войско моего отца, как по мановению волшебного жезла, погибло в горах; он стал изгнанником, а его дочь – пленницей.

– Берегись, о повелитель! – прошептал Ибрагим ибн Абу Аюб. – Возможно, что это одна из колдуний Севера, которые, по слухам, принимают самый соблазнительный вид, дабы обмануть легковерного. Мне кажется, я вижу колдовские чары в ее глазах и волшебство в каждом ее движении. Она, несомненно, тот враг, на которого указует нам талисман.

– Сын Абу Аюба, – ответил султан, – ты мудрейший из мудрых, отдаю тебе должное; ты волшебник, насколько я понимаю, но ты недостаточно сведущ в том, что касается женщин. В этом деле я не уступлю никому, даже самому премудрому Соломону, несмотря на всех его жен и наложниц. Что касается этой девушки, то я не вижу тут никакой опасности; она прекрасна, на нее приятно смотреть, и она располагает к себе.

– Выслушай, о повелитель, – молвил астролог. – При помощи моего талисмана я даровал тебе много побед, но я никогда не просил своей доли в добыче. Отдай мне эту случайную пленницу, дабы я мог усладить свое одиночество звуками ее серебряной лиры. Если она и в самом деле колдунья, я найду соответствующие заклятия, чтобы победить ее чары.

– Что? Так тебе еще женщин! – вскричал Абен Абус. – Разве не довольно танцовщиц для твоего развлечения?

– У меня есть танцовщицы, это верно, но у меня нет певиц. А между тем мне хотелось бы прослушать песню-другую, чтобы освежить ум, истомленный трудами.

– Уволь меня наконец от своих домогательств, отшельник! – нетерпеливо бросил султан. – Эту девушку я забираю себе. Она мне нравится, я нахожу в ней такую же радость, какую находил Давид, отец Соломона Премудрого, в обществе юной Абишаг Сунамит.

Дальнейшие просьбы и увещания астролога повлекли за собою еще более решительные отказы монарха; они расстались, испытывая взаимное неудовольствие. Мудрец заперся у себя в подземелье и предался размышлениям о постигшей его неудаче; впрочем, прежде чем окончательно удалиться, он еще раз предупредил султана, чтобы тот остерегался

своей обольстительной, однако роковой пленницы. Но где тот влюбленный старец, который внемлет здравым советам? Абен Абус отдался во власть своей страсти. Его единственная забота состояла теперь только в том, чтобы понравиться готской красавице. Он не мог, правда, прельстить ее молодостью, но зато был богат, а если влюбленный немолод, он, как правило, отличается щедростью. В поисках драгоценных товаров Востока был перерыт весь гранадский базар; шелка, ювелирные изделия, драгоценные каменья, изысканные духи, все, что Азия и Африка доставляют редкостного и роскошного, – все это в изобилии расточалось для прекрасной принцессы. Чтобы доставить ей развлечение, измышлялись всевозможные зрелища и торжества – состязания менестрелей, пляски, турниры, бой быков. Гранада превратилась теперь в арену непрерывного празднества. Готская принцесса, однако, смотрела на весь этот блеск с таким видом, точно привыкла к подобному великолепию. Она принимала его как дань, подобающую ее знатному происхождению или, вернее, красоте, ибо красота еще более требовательна, чем знатность. Мало того, казалось, что она испытывает тайное удовольствие, побуждая султана к расходам, истощавшим его казну, и принимая его неслыханные щедроты как нечто вполне обыденное. Несмотря на свою настойчивость и расточительность, престарелый влюбленный не имел, таким образом, никаких оснований обольщаться надеждой, что ему удалось задеть ее сердце. Она, правда, никогда не хмурилась, но никогда и не улыбалась. Едва он заводил речь о пожирающей его страсти, она тотчас же ударяла по струнам своей серебряной лиры. В звуках этого инструмента заключалось таинственное очарование. В тот же миг султан начинал клевать носом; его одолевала сладкая дрема, и он в конце концов погружался в сон, от которого пробуждался удивительно свежим и бодрым, но начисто забывшим на время о своей страсти. Это опрокидывало его расчеты, но овладевший им сон сопровождался приятными сновидениями, целиком поглощавшими пыл сонливого старца; и вот он продолжал себе безмятежно дремать, между тем как Гранада потешалась над его увлечением и роптала, что государственная казна расточается на колыбельные песни.

В конце концов над головою Абен Абуса собралась все же гроза, предупредить которую оказался не в силах даже волшебный всадник на башне. В самой столице вспыхнул мятеж; дворец был окружен вооруженным народом, грозившим лишить жизни султана и его фаворитку-христианку. В груди престарелого монарха вспыхнула, впрочем, искра былой воинственности. Во главе кучки телохранителей он вышел навстречу восставшим, обратил их в бегство и подавил мятеж в самом зародыше.

Едва водворилось спокойствие, он вызвал астролога, все еще сидевшего у себя взаперти и пережевывавшего горькую жвачку обиды.

Абен Абус обратился к нему со словами примирения.

– О премудрый сын Абу Аюба, – сказал он, – ты справедливо предупреждал меня об опасности, грозящей со стороны пленной красавицы; скажи мне – ты ведь умеешь отвращать гибель, – скажи: что мне делать, дабы ее избежать?

– Отошли от себя эту неверную, которая причиной всему.

– Скорее я расстанусь со своим царством! – воскликнул Абен Абус.

– Тебе угрожает опасность потерять их обоих, – ответил астролог.

– Не будь бесчувственным и не таи злобы, о глубокомысленнейший из мудрецов, пойми мои горести и как монарха и как влюбленного, придумай способ защитить меня от неприятностей, которые мне грозят. Я не гонюсь ни за величием, ни за властью, я ищу только отдохновения. О, если бы у меня было какое-нибудь убежище, куда бы я мог уединиться от света со всеми его заботами, суетой и тревогами и провести остаток дней моих в любви и спокойствии!

Астролог на мгновение остановил на нем взгляд, сверкнувший из-под густых, косматых бровей:

– А чем ты вознаградишь меня, если я создам тебе такое убежище?

– Назови сам свою плату; чего бы ты ни потребовал, будь только оно в моей власти, – клянусь душою, – оно будет твоим.

– Ты слышал, о повелитель, о саде Ирем, одном из чудес счастливой Аравии?

– Да, я слышал о нем – он упоминается в Коране, в главе, называемой «Утренняя заря». Я слышал, сверх того, от паломников, побывавших в Мекке, самые невероятные вещи, но я полагал, что это нелепые басни, подобные тем, которые обычно рассказывают путешественники, посетившие дальние страны.