Легенда об Уленшпигеле (илл. Е. Кибрика)
Шрифт:
— Врешь, — сказал Ламме, — никто этого не видел.
— Никто, никто этого не видел! — кричала Тория. — В огонь злодея! Ему перед смертью нужна еще одна невинная жертва. Пусть платит! Он врет! Если ты и сделал это, не сознавайся, Уленшпигель! У него нет свидетелей. На медленном огне, под клещами он за все заплатит.
— Ты покушался на его жизнь? — спросил судья Уленшпигеля.
Уленшпигель ответил:
— Я бросил в воду предателя, убийцу Клааса. Пепел отца стучал в мое сердце.
— Он сознался! — закричал рыбник. — Он тоже умрет! Где виселица? Хочу взглянуть
Уленшпигель сказал:
— Я бросил тебя в воду, чтобы убить тебя: пепел стучал в мое сердце.
Женщины из толпы говорили:
— Зачем ты сознаешься, Уленшпигель? Никто не видел. Теперь ты умрешь.
И рыбник хохотал, подпрыгивая от злорадства, и потрясал связанными руками, прикрытыми окровавленным бельем.
— Он умрет, мерзавец, — говорил он, — он пойдет с земли в ад с веревкой на шее, как вор или бродяга. Он умрет: бог правду видит.
— Нет, он не умрет, — сказал судья. — По истечении десяти лет убийство во Фландрии не наказуемо. Уленшпигель совершил преступление, но по сыновней любви: Уленшпигель не подлежит за это наказанию.
— Да здравствует закон! — закричала толпа. — Lang leve de wet!
С колокольни собора богоматери несся погребальный звон. И рыбник заскрежетал зубами, опустил голову и уронил первую свою слезу.
У него была отсечена рука и язык прободен раскаленным железом. И он был сожжен на медленном огне перед ратушей.
Уже умирая, он закричал:
— Король не получит моего золота: я солгал. Я еще вернусь к вам, тигры вы злые, и буду кусать вас!
И Тория кричала:
— Вот расплата! Корчатся его руки и ноги, спешившие к убийству! Дымится тело убийцы! Горит его белая шерсть, шерсть гиены горит на его зеленой морде! Он расплачивается!
И рыбник умер, воя по-волчьи.
И колокола собора богоматери звонили по покойнику.
Ламме и Уленшпигель снова сели на своих ослов.
А Неле-страдалица осталась подле Катлины, которая, не умолкая, твердила:
— Уберите огонь! Голова горит! Вернись ко мне, Гансик, любовь моя!
Книга четвертая
Уленшпигель весел и свистит жаворонком. Со всех сторон отвечает ему воинственный крик петуха.
Суда плывут, ловят рыбу и продают ее и друг за другом пристают в Эмдене. Здесь задержался Гильом де Блуа, снаряжая, по поручению принца Оранского, корабль.
Уленшпигель и Ламме явились в Эмден в то время, как корабли гёзов, по приказу Трелона, ушли в море.
Трелон, сидя одиннадцать недель в Эмдене, невыносимо тосковал. Он сходил с корабля на берег и возвращался с берега на корабль, точно медведь на цепи.
Уленшпигель и Ламме шатались по набережным, и здесь они встретили важного офицера с добродушным лицом, который старался расковырять камни мостовой своей палкой с железным наконечником. Его старания были мало успешны, но он все-таки стремился довести до конца свой замысел, между тем как позади него собака грызла кость.
Уленшпигель приблизился к собаке и сделал вид, что хочет отнять у нее кость. Собака заворчала. Уленшпигель не отстал, собака подняла бешеный лай.
Обернувшись на шум, офицер спросил Уленшпигеля:
— Чего ты допекаешь собаку?
— А чего вы, ваша милость, допекаете мостовую?
— Это не то же самое, — говорит тот.
— Разница невелика, — отвечает Уленшпигель. — Если собака цепляется за кость и не хочет расстаться с нею, то и мостовая держится за набережную и хочет на ней остаться. Какая важность, что люди вроде нас возятся с собакой, если такой человек, как вы, возится с мостовой.
Ламме стоял за Уленшпигелем, не смея сказать ни слова.
— Кто ты такой? — спросил господин.
— Я Тиль Уленшпигель, сын Клааса, умершего на костре за веру.
И он засвистал жаворонком, а офицер запел петухом.
— Я адмирал Трелон, — сказал он. — Чего тебе от меня надо?
Уленшпигель рассказал ему о своих приключениях и передал ему пятьсот червонцев.
— Кто этот толстяк? — спросил Трелон, указывая пальцем на Ламме.
— Мой друг и товарищ, — ответил Уленшпигель, — он хочет, так же как и я, быть на твоем корабле и петь прекрасным ружейным голосом песню освобождения родины.
— Вы оба молодцы, — сказал Трелон, — я вас возьму на свой корабль.
На дворе стоял февраль: был пронзительный ветер и крепкий мороз. Наконец, после трех недель тягостного ожидания, Трелон с неудовольствием покинул Эмден. В расчете попасть на Тессель, он вышел из Фли, но, вынужденный пойти на Виринген, застрял во льдах.
Вокруг него быстро развернулась веселая картина: катающиеся на санях; конькобежцы в бархатных одеждах; девушки на коньках, в отделанных парчой и бисером, сверкающих пурпуром и лазурью юбках и «баскинах»; юноши и девушки прибегали, убегали, хохотали, скользили гуськом, парочками, напевая песни любви на льду или заходя выпить и закусить в балаганы, украшенные флагами, угоститься водочкой, апельсинами, фигами, peper koek’ом, камбалой, яйцами, вареными овощами и eetekoek’ами — это такие ушки с зеленью в уксусе. А вокруг них раздавался скрип льда под полозьями саней и салазок.