Легендарные разведчики

Долгополов Николай Михайлович

Но в 1942-м мы установили связь с минским подпольем и людей, приходивших оттуда, вместе с подпольщиками проверяли. Иногда из города подавали нам знак: человек сомнительный. Бывало и подтверждали, что бежал из плена, уничтожив при этом лагерного охранника. Но мы всё равно не упускали такого из виду. Проходило время, доказывал парень, что подозрений не заслуживает, что настоящий боец, и мы относились к нему уже как к своему. Слово «бдительность» коробить не должно. Ведь тогда было как — или-или. Чуть недосмотришь — и большая беда.

И однажды закончилось всё трагически.

Пробрался-таки в наш отряд диверсант. Дослужился даже до командира взвода. Сам из военнопленных и, когда бежал, установили мы это точно, убил двух охранников. Так что немцы и своих не жалели. Подонок этот — до сих пор фамилию помню, но не желаю осквернять память белорусских партизан, от его рук павших, — убил одного нашего командира и его адъютанта. Те как раз шли на встречу с минскими подпольщиками. Расстрелял обоих в упор. Отыскали его партизанские уполномоченные-контрразведчики с огромным трудом.

Было еще несколько других случаев. Тут уж иная легенда. Девиц молодых нам подбрасывали с жалобными такими историями. Мужа, отца, жениха убили, хочу мстить, а сами с немцами спелись.

Но в основном вербовали в абвере военнопленных. Прихватывали их на чем-то, и у тех дороги назад не было.

Как-то и я едва на тот свет не отправился. Спасло то, что человек я особо не пьющий. Отмечали день рождения, и кто-то подсыпал в стакан отраву. Я только пригубил и — не понравилось. И всё равно врач еле меня спас. Кто-то хотел убрать комиссара. И кто-то из своих, близких. Сколько лет прошло, а подозрения остались.

Но расскажу вам историю, которая едва не закончилась трагедией. Вдруг получаем мы из соседнего Борисова тревожный сигнал: абверовцы попытаются подбросить в отряд через засланных диверсантов какую-то отраву. У нас с едой было строго. Рядом с колодцем, который сами и вырыли, — всегда часовой. У котла с пищей, рядом с поваром — тоже. И тут из одного нашего отряда срочно докладывают, что в общем котле, за которым наблюдают постоянно, обнаружен мышьяк.

Практика у нас была такая: перед раздачей пищи повар, медсестра, иногда дежурный снимали пробу. А тут показалось, что у варева цвет какой-то странный. Отдает голубизной. Отрядная наша кошка еду лизнула и сразу начала корчиться — точно мышьяк.

Пришлось задержать сразу восьмерых: и повара, и партизан, что рядом с варевом крутились и картошку чистили. Расследование ведем, от одного за другим бойцов подозрения отметаем. И остается один партизан. Сам — из военнопленных, из лагеря бежал… Но идем дальше, расследуем шаг за шагом. Выясняется картина довольно странная. Вроде как вернулся он за пару часов до обеда замерзший, аж жуть. И захотел горячей водичкой из котла чуть отогреться. Зачерпнул своей кружечкой из общего котла. Потом выяснили, что бегал партизан в соседнюю деревню на встречу с женщиной, которая, как сама говорила, удрала от немцев из Минска. Удалось ее нам выманить из деревушки поближе к лесу. Обыскали ее, и партизанский доктор подтвердил: найденное при ней вещество — мышьяк.

Вот вам и история. А мог бы весь отряд, как околевшая кошка, полечь.

На мой вопрос, может, и наивный, что с такими

мерзавцами делали, Иван Прохорович Дедюля ответил просто: расстреливали. Такая уж тут была война. Но самосуда — никакого. Следствие, допросы проводили самые настоящие. И когда вину твердо доказывали, докладывали об этом в подпольный райком партии. Работал там специальный уполномоченный особого отдела. И если приговор подтверждался, то приводили его в исполнение. Но никогда, подчеркнул мой собеседник, партизаны этим не злоупотребляли.

Случалось, партизаны в боях несли тяжелые потери. Раз взяли немцы отряд в петлю, потеряли тогда убитыми около ста человек. Хоронили погибших в лесу. Ставили метки. И крест — как положено. Имя писали не всегда. Иногда только делали пометки в блокноте. Вырывались партизаны из фашистского кольца, снимали немцы блокаду леса, и бойцы отряда перевозили с этого партизанского кладбища останки своих товарищей на общегражданское. Ведь могли фашисты над останками надругаться.

Спросил я и о том, что же делали партизаны с пленными.

— Кто ж из немцев сдавался, — вздохнул Дедюля. — Или все патроны у них выходили или убивали в бою. Да и сдаваться им не давали. Свои же, в основном фельдфебели, могли запросто подстрелить, увидев, что рядовой не так отстреливается, пытается убежать. Нет, немец тогда рук не поднимал.

Пару человек мы все-таки в плен взяли. Один честно с нами сотрудничал. Куртом звали — Курт Ланге. Хороший малый, не фашист, а мобилизованный работяга. Отстреливался до последнего патрона. Мы его на автомагистрали захватили, когда он сам залепетал: «Гитлер капут, Гитлер швайне…» Я немножко знал немецкий, ведь в могилевском институте нас учили.

Ну, и Ланге мы предупредили: надумаешь бежать или еще какие глупости, будет пух-пух и вообще очень плохо. Но плохо не было. Наоборот, Ланге обезвреживал мины, вынимал тол из неразорвавшихся бомб: взрывчатки-то у нас почти не было. Ланге нам пригодился. Десятка два бомб обезвредил, вывинчивая взрыватели. Мы потом из этого свои бомбы делали и взрывали на железной дороге и на шоссе Минск — Москва.

Как-то после бомбежки поздней осенью 1942-го нашел этот Курт Ланге две неразорвавшиеся бомбы. Положили они с возницей эти две штуковины по 100 килограммов на сани и поехали. Тут ненастье — то дождь, то снег мокрый, сани и занесло. Бомба о бомбу стукнулась, и взорвались они. Так, что ни возницы, ни лошадки, ни друга и товарища нашего по борьбе с фашизмом честного немецкого солдата Курта Ланге…

Как вышли на Пеньковского

Мы не раз встречались с Иваном Прохоровичем. Полковник внешней разведки в отставке был больше склонен к воспоминаниям о войне и не очень-то любил обсуждать дела своего чекистского ведомства. Не отпускало его партизанское прошлое. Но однажды сам позвонил мне: приезжайте, есть одна история, связанная с 1944 годом. Я примчался, и Дедюля впервые по-настоящему раскрылся, выложил сенсационные подробности о поимке Олега Пеньковского — одного из самых ненавистных предателей в истории советских, да и российских спецслужб.