Легендарные разведчики
Шрифт:
У него был свой взгляд на атомные события. Иногда он расходился с общепринятым, уже сложившимся и удобным. Часто я включал магнитофон. Порой он жестом просил перевести кнопку на «off», что означало — это не писать.
Его видение стало и моим. Естественным образом оно проявлялось и в статьях, книгах, потом фильмах и телепередачах. Начали раздаваться «недовольные» звонки от некоторых коллег Владимира Борисовича: вы видите события глазами Бар-ковского. А я был этому только рад.
Мы говорили часами. Не уставали. Ни разу не выпили ничего крепче чая. Никто нам не мешал: воскресенье — святой день. И однажды пришло ощущение, что я вижу этих людей — англичан, американцев, немца Фукса, наших. О наших Владимир Борисович рассказывал скупо. Даже о тех,
Никакой фамильярности — искреннее взаимоуважение: только Владимир Борисович. И в ответ Николай Михайлович.
Порой он деликатно обращался ко мне с небольшими просьбами. Кандидат наук Барковский писал статьи. Но не о разведке — о современном вооружении, о геополитике, о перспективах развития мировой науки. Он считал, что если сделать некоторые достижения ученых, работающих в военных сферах, открытыми, использовать в мирных отраслях, то научно-технический прогресс пойдет быстрее. Я же благодаря знакомствам в журналистской среде пристраивал его статьи в соответствующие, иногда сугубо специализированные, издания.
О себе Владимир Борисович рассказывать не любил. Поэтому мне приходилось клещами вытаскивать из него какие-то сведения о жизни в Великобритании во время войны или в США. «Не надо, не пришло время, еще живы родственники тех, кто нам помогал, не преувеличивайте мою роль…» — эти слова я слышал всякий раз, когда атомная тема касалась лично полковника.
Его дом поразил меня аккуратностью и аскетизмом. Квартира была бы идеальной съемочной площадкой для фильма о 1960-х годах. Мебель того времени, радиола, пластинки Фрэнка Синатры, привезенные еще тогда из Штатов. И много книг. Я заметил, что все мои герои из разведки — что легальной, что нелегальной — не были ни на йоту заражены вещизмом. Они все были люди идеи.
И один из них, уже будучи в преклонном возрасте — за восемьдесят, почти каждое утро ездил от станции метро «Сокол» в неблизкое Ясенево на работу. Полковнику Барковскому поручили написать истинную — без всяких политических прикрас — историю научно-технической внешней разведки. Увы, его книгам не суждено стать бестселлерами. На десятки, если не больше, лет многие их главы обречены на существование под грифом «Совершенно секретно». Но отыщется ли в мире государство без секретов?
В любой нормальной, уважающей себя стране самые талантливые ученые, конструкторы и другие специалисты привлечены в оборонную промышленность. Подходы к таким людям, естественно, затруднены. Общение с иностранцами им если не запрещено, то отслеживается местными спецслужбами. Эти люди — элита, их оберегают, защищают, подстраховывают, изолируют от назойливого любопытства. Ведь именно они вызывают интерес у научно-технических разведок других государств.
— Мы всегда очень пристально наблюдаем за теми, кого называем «вербовочным контингентом», то есть за кругом лиц, среди которых разведка может подобрать помощников, — рассказывал Барковский. — Чем выше место ученого в научной иерархии, тем труднее к нему вербовочный подход. Корифеи науки, а среди них раньше встречалось немало левых либералов, могли симпатизировать СССР, интересоваться нами и потому вроде бы идти на сближение. Но, как правило, контакты ограничивались праздной болтовней. Выдающиеся ученые очень ревностно относятся к собственному положению: не дай бог чем-то себя запятнать. От тех, кто занимается секретными исследованиями и знает цену своей деятельности, никакой отдачи ожидать не стоит. Инстинкт самосохранения у них гораздо сильнее мотивов сотрудничества. Поэтому мы старались выявить людей, работавших вместе с ними, около них, но близких нам по духу, идее. Может быть, в науке они и не хватали звезд с неба, зато непосредственно участвовали в исследованиях — теоретических и прикладных, наиболее важных и значительных.
— Владимир Борисович, атомная тема началась с возглавляемого Кимом Филби содружества. Кембриджская пятерка — классический и крупнейший, по крайней мере, из открытых миру триумфов советской внешней разведки.
— Неизвестно. Архивные материалы не сохранились.
— Но приблизительно к ноябрю 1941 года Москва встрепенулась. По всем иностранным резидентурам разослали директиву: добывать любые сведения об атомном оружии! Срочно. И резидент Анатолий Горский дал задание всё тем же ребятам из «пятерки». Первым снова откликнулся Маклин: передал документы. Владимир Борисович, а вы общались с Филби, Маклином?
— Нет, это делал Горский. Я туда не вмешивался. Горский принес материалы, а в них — технические термины, выкладки и прочая чертовщина. И он мне говорит: «Ты инженер. Разберись. Подготовь для обзорной телеграммы». А там 60 страниц. Я всю ночь корпел, но обзор составил. Это было наше первое соприкосновение с атомной проблематикой. Должен признаться, я тогда не вполне понимал, с чем мы имеем дело. Для меня это была обычная техническая информация, как, скажем, радиолокация или реактивная авиация. Потом, когда я в проблему влез как следует и у меня появились специализированные источники, я стал вникать.
— Значит, с «пятеркой» вы в Англии непосредственно знакомы не были?
— Нет, никогда с ними там на связь не выходил.
— Но вы знали, что такие суперагенты существуют? И что их точно пятеро?
— Могу вам сказать: единственным человеком из нашей британской резидентуры, который фотографировал всю почту, отправляемую в Москву, был я. Великолепно знал их всех, правда, заочно и по кличкам, и кто какие материалы дает.
— И кто из Кембриджской пятерки был, на ваш взгляд, самым ценным?
— Все — и Маклин, и Берджесс, и Филби. Но, работая с их материалами в Англии, я понятия не имел, что это Кембриджская пятерка. В 1946 году я вернулся в Москву, и тут о ней стали говорить именно так. Видите ли, понятие «пятерка» — условное, никаких оперативных целей за собой не скрывает. Ну, работали с нами пять человек, которые были вместе завербованы и привлечены к сотрудничеству. Возможно, потому они и назвались «пятеркой». На самом деле это были совершенно разные люди. Хотя действительно знали друг друга по учебе в Кембридже и по ячейке компартии, в которой некоторые из них состояли. Несмотря на все наши признания, Кернкросс в состав этой «пятерки» не входил. Он из той же самой плеяды, но был как-то отдельно от них. Ну а резидент Горский должен был с ними встречаться и обеспечивать поступление военнополитической информации: планы Германии, намерена ли она напасть на СССР, отношение к этому Англии и Штатов, взаимоотношения англичан с американцами — в целом такой вот букет разведданных. И в 1940 году эта информация пошла от них валом.
— Но каким образом британская контрразведка проморгала таких асов? Утечка-то была жуткая! Ведь посты эти пятеро занимали ключевые.
— Эта утечка у них незаметна до тех пор, пока не начнется утечка у нас. А у нас в годы войны всё было очень здорово организовано. Конспирация соблюдалась, как святой завет. Никто не мог догадаться, чем мы занимаемся, что имеем. Могу утверждать: до взрыва нашей атомной бомбы в 1949 году они не имели ясного представления, что у нас эта работа ведется и где что у нас делается. Предполагать же могли что угодно. Английские и американские физики отдавали должное нашим — Харитону, Флерову, Зельдовичу. Считали их крупными фигурами. Знали, что советская ядерная физика развивается успешно. Но они многое списывали на войну: трудности, безденежье, некогда русским этим заниматься. Первый взрыв нашей атомной бомбы 29 августа 1949 года был трагедией для их политиков и, понятно, разведчиков. По всем статьям проморгали.