Легенды древнего Хенинга (сборник)
Шрифт:
Сам двор тоже удивлял. Во-первых, нет хлева. Во-вторых, курятника и стойла. И огород отсутствует. Чудны дела Твои, Господи! Зато прямо посередке в землю был врыт длинный-предлинный стол из грубо ошкуренных досок. По обе стороны – лавки, сверху – навес, на случай дождя. Сейчас за столом сидели двое оболтусов не намного старше самого Вита: один в лиловом тапперте и узких штанах из кожи, другой – ярко-рыжий, в зеленой рубахе до колен и без штанов. Оба азартно трясли стаканчиком, швыряя белые костяшки, похожие на зубы, и выкрикивая
«Живут же люди! – с завистью подумал мальчишка, не в силах оторвать взгляда. – Не пашут, не сеют, а хлеб имеют! В игры дивные играют…»
Исходя желчью, он краем глаза изучал прочие достопримечательности двора. Из последних особого внимания заслуживал огромный штабель бочек, бочечек, бочонков и кадушек, над изготовлением которых бондарю Яну пришлось бы, наверное, трудиться целый год! Ах, штабель! ах, игроки! одеты по-петушьи! аа-ах…
От созерцания сразу двух недостижимых идеалов Вита бесцеремонно оторвала Глазунья.
– В кости с ними играть не вздумай! – прошипела она, дернув за рукав. Точь-в-точь дядька Штефан, когда объяснял: у кого в городе можно дорогу спрашивать, а от кого подальше держаться!
– А это Дно? – осведомился Вит. – Или глубже… глубже нырнем?
– Эх ты, гусенок! – улыбнулась Глазунья. Странное дело: сейчас девка выглядела совершенно обычной и говорила на удивление складно. – Брось трястись, стража сюда не суется. А если облава – подонки не выдадут. Так, жить будешь…
Глазунья с непосредственностью трехлетнего ребенка сунула палец в рот. Задумалась, значит.
– Жить будешь в мансарде. Там раньше Липучка жил. Пошли покажу.
– А куда он делся, этот… Липучка? Вдруг вернется, а тут – я?
– Не вернется! – беззаботно махнула рукой Глазунья. – Сгорел Липучка. В тюрьме сидит. Ему долго сидеть… долго… ему…
На лицо ее вдруг снизошло отсутствующее выражение. Глаза сделались клейкими, рыбьими, словно полоумная девка заснула – стоя, с широко распахнутыми гляделками. Или внутрь себя самой засмотрелась: что там, на изнанке?
– Бежать… бежать!.. Скоро!.. уже скоро… Ах, Костлявая!.. кыш! Липучка, беги!..
И, разом очнувшись, как ни в чем не бывало:
– Пошли!
Вит побрел за Глазуньей, окончательно уверившись: здесь лучше помалкивать.
Иначе сам умом тронешься.
В мансарде, где раньше обитал неведомый Липучка, оказалось уютно. Дома Вит тоже жил наверху, куда надо было подниматься по узкой скрипучей лестнице. Комнатка – с гулькин нос. Мутное, засиженное мухами окошко. Зато кровать – барская. Полосатый тюфяк, одеяло теплое. А в углу – сундук-великан, окован железными полосами. Большой висячий замок остужал любопытство, напомнив Виту морду Хорта, когда пес злился.
Как-то там Хорт с Жучкой без него?
Глазунья тем временем плюхнулась толстым задом на кровать. Дважды подпрыгнула, точно дитя малое! При этом подол ее платья стыдно задрался, и Вит
Ох, девка – хоть бы хны ей!
– Тебя Витольдом звать, – сообщила Глазунья, подмигивая. – Я видела.
– Сама ты Витольд… – насупился мальчишка. – Видела она! Вит я, поняла?
Девка невпопад расхохоталась, сверкая белыми зубами:
– А я – Матильда. Или Глазунья. Я на Глазунью не обижаюсь. Есть хочешь?
– Хочу, – честно признался Вит. – Я всегда есть хочу. Вот, в котомке осталось…
– Да у тебя там небось на один зубок! Пошли лучше к Косому Фрайду. Я ему велю, он тебя накормит.
XXI
– …опять?!
Лицо игрока в лиловом тапперте, без того узкое и костистое, вытянулось еще больше, сразу напомнив Виту вяленый рыбец.
– Опять «герцог»? Жука вкручиваешь, Гейнц! Небось притер костяк-то?!
– Крошек тебе в душу, – довольно ухмылялся в ответ Гейнц, надевая отыгранные панталоны с роскошным гульфиком до колена. – Слыхал, как костяк стучал? Слыхал! Иначе сразу б шального поднял. Когда кости притерты, они молчат. Это даже такой каплун, как ты, сечь должен!
– Ах ты, жучина! Это я каплун?..
Вит блаженно развалился на лавке. Откинувшись спиной на стол, он искоса наблюдал за спорщиками. В животе сыто урчало. Давненько так не наедался! Бобы со свининой, поданные в харчевне Косого Фрайда, оказались выше всяких похвал: вкусно, сытно, а главное – задарма! Верней верного: Матильда здесь в заправилах. Сама девка куда-то сгинула вместе со лбами, внезапно охладев к судьбе «подкидыша». Мельком наказала: никуда не уходи. Тоже, нашла дурака: уходить! Сидишь, на солнышке греешься… Ни одна зараза не придет: чего, мол, бездельничаешь?! Хорошо быть разбойником.
– …давай селюка зашьем! Эй, тощий, тебя как звать?
Мальчишка очнулся. Встряхнул головой, гоня прочь сонную одурь.
– Вит…
– Охвостье есть?
– Чево-о-о?
– Ну, гремуха… кличка, значит.
– Нету, – сурово отрезал Вит.
Клички у него были. Только кто ж сам себя байстрюком или бараньим бароном обзовет?
– Ну и лады, – неожиданно легко согласился рыжий Гейнц, играясь гульфиком. – За игрой зырил?
– Ага… – Вит чуял скрытый подвох, но врать не хотелось.
– Тогда шницай по-красному! Вот Ульрих трюхает, будто я жука вкручиваю! Ладно, у нас свой мастырь, а ты с краю. Как скажешь, так и забьем! Покатило, Ульрих?
– Покатило! Шницай, селюк: жук или честняк?!
От оказанного ему «высокого доверия» Вит совсем растерялся.
– Да я ж… я ж игры вашей не знаю!
Гейнц искренне удивился, делая глаза по гульдену каждый. Круглое, простодушное лицо рыжего оживилось. Мало стол не засыпал бесчисленными веснушками.
– Какого там знать! Мажешь костяк, трясешь, ставишь! Чей верх, тот и бацарь!