Легенды грустный плен. Сборник

Бушков Александр Александрович

Асмол занимал с семьей половину двухэтажного дома в пределах городской стены. Врач, приглашенный старым учителем, осмотрел и надлежащим образом обработал раны и ушибы путников, и сразу после еды — то ли позднего обеда, то ли раннего ужина — они легли спать и проснулись только в полдень следующего дня. Асмол поджидал их у камина в гостиной, куда они спустились один за другим, бодрые и посвежевшие.

— Сегодня вы выглядите несравненно лучше, чем вчера, — отметил Учитель, и тем не менее вам стоит остаться у меня еще на одну ночь. Вы много натерпелись и заслужили хороший отдых. Кроме того, Ану, гостивший в Асор-Гире, завтра возвращается в Асгард, и вы сможете поехать вместе с ним. Это избавит вас от дорожных забот и, безусловно,

будет полезно, ибо всякое общение с дэвами возвышает и обогащает человека. А сейчас, если ничто не обязывает вас молчать, расскажите немного о себе и о своей поездке.

Гости принялись говорить, перебивая друг друга и перескакивая с одного эпизода на другой. Асмол внимательно слушал их путаный рассказ. Лицо его попеременно выражало горечь, радость, удивление и гнев. Когда Мирегал рассказала о подслушанном разговоре и ночном бегстве из Эллигата, все смолкли, и Асмол, задумавшись, долго глядел на догорающие угольки.

— За всю мою жизнь, — заговорил он наконец, — не доводилось мне слышать повести более ошеломляющей. События, столь значительные и грозные, давно уже не происходили в нашем мире. Похоже, что то шаткое равновесие, которое сохранялось на протяжении четырех веков, нарушено. Как странно, что причиной всему — гнев горстки жителей тихой долины на самом краю мира, людей, которых никто никогда не принимал в расчет как силу, способную повлиять на ход истории…

— Что же теперь будет? — спросила Мирегал, испуганно глядя на Асмола. — Неужели мои предчувствия оправдаются, и мир погибнет? И мы будем этому виной?

— Что ждет нас, я не знаю… Если кто и может теперь увидеть наше будущее, то только дэвы, и вы поступили мудро, отправившись в Асгард сразу после изгнания нидхагов. Жаль, что не раньше.

— Гил, твой рассказ о гибели Конгала причинил мне великую боль, — продолжал Асмол после минутного молчания, — я любил его всей душой и преклонялся перед его искусством. Не успел ли он что-нибудь сказать перед смертью об одной картине…

— Он умер мгновенно.

— Значит, она потеряна для нас навсегда… Его лучшая работа — портрет Фенлин, который он спрятал от людских глаз, ибо понял, что, глядя на него, человек может лишиться рассудка. Слишком еще непрочна связующая нить между слабым разумом человека и его великим духом. И без того натянута до предела эта хрупкая связь.

— Портрет Фенлин… Значит, на нее саму смотреть и подавно нельзя? — спросила Мирегал.

— На Фенлин? Почему ты так решила, Мирегал? Конечно, на нее можно смотреть. И счастливы те, кому довелось ее увидеть. Фенлин живая — все время меняется, и человек не успевает уследить за этими переменами и углубиться в суть какого-то состояния. Она окружена множеством подробностей — обстановки, места, времени — и эта конкретность и сиюминутность каждой встречи с ней тоже сглаживают эффект. Наконец, Фенлин не может допустить, чтобы людям был причинен вред, и она специально немного меняет себя… как и все дэвы. Картина — совсем другое. Она останавливает время, отбрасывает детали и срывает маски. Впрочем, теперь это неважно. Картина потеряна. Быть может, люди найдут ее спустя много веков, когда дэвов уже не будет с нами и память о них потускнеет. Но сами люди тогда уже будут подобны дэвам в своем совершенстве и смогут по достоинству оценить счастливую находку. Это будет прекрасный день… Но к чему мечтать? Есть дела более неотложные — мир стоит на пороге великих событий. Меня сильно обеспокоил ваш рассказ о мелхе Халгате. Мирегал, поняла ли ты из услышанного тобой разговора, почему он хотел схватить вас?

— Нет… не совсем. Он осуждал наш поступок. Говорил, что мир надо покупать любой ценой. Должно быть, мелх хотел отправить нас в Лес в знак того, что он тут ни при чем. Наверно, он думал этим предотвратить нападение.

— Значит, ты думаешь, что его поступок был продиктован добрыми побуждениями, заботой о сохранении мира? Что ж, хорошо, если так. Ибо если он

переродился и перешел на сторону врага, последствия могут быть ужасны. Ведь Эллигат — наша главная опора на юге, и если его ворота откроются перед вражескими полчищами, у нас останется мало надежды на победу. Но довольно! Не буду более утомлять вас. Отдыхайте до завтра, друзья. Вечером вы сможете послушать прекрасный концерт — лучшие музыканты будут играть сегодня в королевском дворце по случаю проводов Ану. А после захода солнца к вашим услугам телескоп. Набирайтесь сил, впереди у вас еще много трудов и волнений.

На следующее утро Асмол рано поднял своих гостей. До отъезда Ану оставалось всего часа два. Гил и его спутники долго прощались с гостеприимным хозяином, которого успели искренне полюбить. Бхарг насупился, сгорбившись на спине престарелого Эл-а-Денского рысака, Гил молча закусил губу, а Мирегал откровенно всхлипывала.

— Не печальтесь, друзья! — сказал Асмол. — На обратном пути, когда вам не надо будет так спешить, вы сможете прожить у меня сколько захотите.

У королевского дворца их поджидала группа из пятнадцати всадников. Гил сразу узнал Ану, хотя никогда раньше не видел живых дэвов. От него исходило некое невидимое сияние, ощущаемое не глазами, а сердцем. Почувствовав его, Гил принялся искать его источник, а найдя, долго не мог отвести взгляд.

Ану, златокудрый юноша, стройный и хрупкий на вид, сидел на белом коне. Когда четверо всадников подъехали ближе и присоединились к остальным, Ану обернулся и улыбнулся им. Его взгляд выражал больше, чем слова. В нем можно было читать, как в книге. «Приветствую тебя, Шем-ха-Гил, — словно говорил он. — Я рад, что ты поедешь со мной в Асгард. Я люблю всех людей. Я люблю жизнь. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты был счастлив. Ты найдешь бессмертие, которое ищешь».

Потрясенный Гил почувствовал, как неизъяснимое блаженство разливается по его телу. Посмотрев на своих спутников, он понял по их лицам, что те тоже прочитали что-то во взгляде Ану — каждый свое, и что они испытывают такую же радость и так же, как он, готовы следовать куда угодно за этим светлоликим юношей, который, собственно, ничего не сделал, даже не сказал — просто улыбнулся им.

На высоком балконе появился старик в синей, как небо, мантии, с тяжелым золотым обручем на лбу. Он простер руку, благословляя уезжающих.

— Прощай, Бел-Шамах! — произнес Ану,

Всадники почтительно склонили головы. Отряд поскакал прочь, растянувшись цепочкой по улице, ведущей на север.

Выехав за пределы города, Гил обратил внимание на то, что в окрестностях Асор-Гира гораздо больше распаханных полей, чем у них на родине: по-видимому, основным занятием местных жителей было земледелие. Хутора тоже выглядели по-разному. Дома имели более изящные очертания, и все были разные, словно их строители заботились не столько об удобстве жилища, сколько о его красоте.

Проехав около тридцати миль, остановились у небольшой рощи. Воины принялись готовить обед, Мирегал давала им советы; Ану остался с лошадьми: он подходил по очереди к каждой, брал ее руками за морду и так, стоя друг против друга, они как будто беззвучно разговаривали о чем-то. При каждом движении в волосах дэва вспыхивали золотистые искорки.

— Что он делает? — спросил Гил у одного из своих новых попутчиков, пожилого асор-гирца по имени Илраг.

— Дэвы знают язык зверей и птиц, — ответил тот. — Он говорит с лошадьми, чтобы придать им силы и снять усталость.

— Что за сказки!

— Посмотришь, как эти кони теперь поскачут.

Обед был готов, люди принялись за еду. Ану сел рядом, но не притронулся к пище.

— Что же вы не едите, господин Ану? — спросила Мирегал.

— Мне что-то не хочется, — улыбнулся тот.

— Он же дэв, они не едят, — шепнул ей на ухо один из воинов.

— Извини меня за бестактность, Мирегал, — сказал Ану, — то, что у тебя на лице, это специально? Тебе так нравится?