Легенды и мифы мировой истории
Шрифт:
– Не беспокойся, префект Постум уже имел со мной беседу. Поговорим о прокураторских обязанностях. Я слышал, не хватает средств, чтобы закончить ремонт храма императора в Камулодуне? Что же получается: на храм, который должен постоянно напоминать завоеванным о силе и богатстве Рима, нет средств?! Птичье дерьмо на мраморе памятника императору! Облупленные стены императорского храма! Протекающая крыша… Чья это вина? – В голосе Светония прозвучала угроза, тут же сменившаяся едким сарказмом: – Или опять виноваты частые британские дожди?
– Основные средства идут на содержание легионов, а временные трудности с ремонтом храма связаны с невозвратом займов, предоставленных местным вождям еще при императоре Клавдии…
– Займов? И они платят по займам?
– Не совсем. Некоторые думают, что заем был просто подарком императора. Дикий народ, ничего в финансах…
– Мне нужен полный отчет о суммах и сроках их возврата. Мы – платим тем, кого победили, чтобы они хорошо себя вели?! А я-то полагал, что послушанию должны способствовать легионы. Я ошибался: вместо этого мы платим местным царькам, чтобы они не беспокоили покой местных прокураторов, а у лучших легионеров между тем ржавеют шлемы! У меня – уже несколько донесений о том, что на острове Мона [67] друиды устроили осиное гнездо сопротивления Риму.
– Думаю, автор донесения преувеличивает. Бриттов все больше интересуют торговля, земледелие, разведение скота, постройка вилл и портов и все меньше – мятежи. Они…
– Прокуратор Цат, в любой провинции всегда – слышите, всегда , в любое время – может начаться мятеж. Запомните. Нет такого понятия – «мирная провинция». Есть хорошо управляемая провинция , где население знает, что всякий мятеж будет быстро подавлен, что сопротивление – бесполезно. И я намерен сделать Британию именно такой хорошо управляемой, очень хорошо управляемой провинцией. Друидов необходимо уничтожить и остатки войска Каратака выкурить из лесов Камбрии как барсуков из нор. Это – основные подстрекатели, от них – вся смута. И еще… Кто такой вождь Прасутаг? Мне только что подали его завещание. – Светоний подошел к огромному столу со множеством свитков, безошибочно выбрал нужный и поднес его ближе к глазам. – Покойный «оставляет вождем племени ит… иц… иценов…» Что такое?! «свою вдову Боудикку…» «Имущество же должно быть разделено поровну между…» Что?! «между Императором Нероном Клавдием Цезарем Друзом Германиком и моими двумя дочерьми…». Они что, думают, будто им здесь действительно что-то принадлежит?! Что они – могут что-то «завещать»?! Чтобы завещать, надо иметь , а им, как видно, недостаточно хорошо разъяснили, что всё в этой провинции, и они сами со всеми потрохами, принадлежит Риму! Бред какой-то: завещание, бабы… И – грамматические ошибки!
Цат криво усмехнулся:
– Ну, ошибки – это вина кого-то из наших писцов. А Прасутаг – как раз из дружественных нам царьков, вождь племени иценов, оно одним из первых сложило оружие. И этому очень помогла, прошу прощения, финансовая успокоительная примочка. С тех пор ицены не причиняли никаких…
– Тогда с него и начните. То есть – с семьи Прасутага. За послушание платили только ему, а поскольку он не оставил законных наследников мужского пола, племя сейчас осталось без предводителя, поэтому не может представлять никакой опасности. И разошлите по другим племенам требования немедленной выплаты. А этот случай можете сделать показательным. И использовать как пример того, что будет с неплательщиками. А заодно и напомнить, кто в Британии хозяин. Вы поняли? А потом этому племени мы поможем определиться с законным и верным Риму вождем. Что ценного есть у этого племени?
– У них – удобные для портов бухты на востоке. Но… здесь еще такая трудность… Нам с вами, губернатор, это сложно понять… Это, несомненно, варварский обычай, но у диких кельтов вождями племен становятся не только мужчины, но и, хотя это и трудно себе представить… женщины. Поэтому ицены, возможно, считают, что у них уже есть законный вождь, и…
– Ицены будут считать так, как прикажет им Рим. Их бабы будут ткать и рожать детей, а не возглавлять племена и жить своей волей. Время дикарства – кончилось! – отрубил Светоний, и Цат с любопытством отметил, что глаза губернатора без видимой причины налились ледяным гневом. – Список всех вождей, кому были даны займы, – немедленно в канцелярию Агриколе. Свободны!
Дециан Цат закрыл за собой тяжелую дверь. «Новая метла! Еще больший идиот, чем я думал!»
Прокуратор придерживался других взглядов на колонизацию: армия нужна только для самого завоевания и удержания власти первые несколько лет, а потом – пусть живут как хотят и молятся каким угодно своим богам, но исправно платят налоги. А для этого дикари должны быть платежеспособны – иметь хороший скот, обрабатывать поля. И – приобретать вкус к роскоши, что и есть признак цивилизации. Местных «царьков» – без нужды не обижать, не напоминать о положении завоеванных, а наоборот, приближать и раздавать привилегии; драки же и ссоры между вождями за эти привилегии и вообще за что угодно поощрять всемерно – divide et impera [68] , – а также давать бесплатное образование сыновьям племенной верхушки в местных римских школах по римской программе – Тривиум-Квадривиум [69] . Глядишь и подрастет новое поколение бриттских племенных вождей – безупречных римских граждан. Они станут опорой империи, сменят имена, станут перебрасывать через локоть тогу в курии как настоящие римляне, даже между собой говорить на латыни, а крашеных «предков» и их варварского наречия – стесняться и стараться все это забыть. А неспособных к наукам да горячих – в легионы, куда-нибудь на задворки Pax Romana [70] , где и языка-то их никто понимать не будет. Вот так и получится мирная провинция. И не надо огромных крепостей и многочисленных легионов. Но солдафонам это не по вкусу, им все мерещится, что их задвигают на второй план!
А Светоний стоял и отрешенно смотрел на высокую дверь, которая сейчас закрылась за Децианом Цатом. Ее тяжелые створки были украшены резными львиными мордами, но губернатор их не видел. Здесь, в Камулодуне, за несколько улиц отсюда, умирала его дочь. Об этом скоро узнают все, и этот мерзкий Цат – тоже.
Губернатор налил себе из бронзового кувшина вина. Он никого не хотел сейчас видеть.
Дочь, Светонию Паулину, он смутно помнил ребенком – тихим, задумчивым. Она не слишком вертелась под ногами и внешне была похожа на него! Он постоянно находился в отлучках, как и полагается солдату, и семьи своей почти не знал. Семья – необходимая принадлежность жизни респектабельного военного, но у Светония и мысли не было брать жену и дочь с собой в провинции, где он прослужил много лет. Однако теперь жизнь в далеких провинциях с семьями всемерно поощрялась императором, вот он и привез их в Британию. На свою беду! Много лет назад родители устроили его брак с невзрачной девственницей из очень хорошей семьи. И все, на что ее хватило, был один лишь ребенок, и то – девка! Его душила злоба на дочь: так поступить с отцом, сделать его притчей во языцех для каждого центуриона и его шлюхи! А вскоре все дойдет и до Рима: губернатора Светония, грозного губернатора Светония ослушалась собственная дочь! Лучше уж пусть говорят, что он сам убил ее.
Однажды вечером, недели за две до всего этого кошмара, он просматривал в библиотеке донесения из Рима. У него было хорошее настроение после дружеского обеда с Квинтом Сериалием. Этот легат выразил желание стать его зятем, и они уже условились о свадьбе через две недели. Квинт был перспективным военным. К тому же его сестра в Риме недавно стала влиятельной жрицей-весталкой, что означало доступ к императорской семье и большие возможности. Ну не век же в самом деле ему, Светонию, сидеть в этом бриттском болоте! Отличиться здесь – и в Рим!
Он послал тогда за дочерью. Она явилась в библиотеку моментально и испуганно стояла, втянув плечи и словно стараясь уменьшиться в росте. Девушка не знала, куда деть свои длинные бледные вздрагивающие руки. Светоний подумал, что она, наверное, глупа. А может, и нет. Он, в сущности, ничего не знал о ней.
– Ты здорова?
– Да, отец.
– У меня для тебя хорошая новость. Через две недели – готовься к свадьбе с легатом Квинтом Сериалием.
Ее глаза вдруг налились слезами. Ох, терпеть он не мог это бабское слезомойство!
– Отец, прошу тебя, умоляю… Я не знаю Сериалия…
– Завтра узнаешь. Он будет к обеду. И о чем это ты умоляешь?
Дочь смертельно побледнела. Она едва не теряла сознание от страха, и голос ее дрожал:
– Я не могу… замуж… за Сериалия.
Он от неожиданности не нашелся что сказать, и дочь приняла это удивленное молчание за свою маленькую победу:
– Я люблю… другого человека. Префекта Постума.
Он продолжал молчать.
– И Постум – любит меня, – сказала она, воодушевленная его молчанием.
Светоний вспомнил: именно в легионе Постума он видел ржавые шлемы.
– Префект Постум толком не знает даже, кем был его дед, – резко сказал он. – Его семья – какие-то ремесленники в Субуре [71] . Здесь хотя и не Рим, но действуют все его законы! И никто – остается никем. – И тут его осенило: – Отвечай немедленно, ты – девственна?
– Отец, Постум – честный человек…
– Ты – девственница?! – рявкнул он. А про себя спокойно решил, что убьет недоглядевшую за дочерью жену, если окажется, что…
– Да! Да!! – прорыдала Светония, и ее щеки и шея залились густой краской.
И где это она снюхалась с Постумом?! Вот они, проклятые свободные нравы провинции! А впрочем, неважно. Девственность всегда может проверить одна из рабынь. А Квинт Сериалий – тоже не идиот и в любом случае не станет поднимать скандала, они слишком нужны друг другу.
– Тогда свадьба с Квинтом Сериалием – через две недели, как мы с ним и решили. Я дал ему слово. Готовься. И позови теперь мать. – Он отвернулся к полкам со свитками, давая понять, что «разговор» окончен.
– Отец… Но Постум добился всего сам… своим трудом. Не лучше ли…
– Что? Ты еще здесь?! – Он бросил на дочь взгляд, от которого, как говорили в армии, даже у легатов происходило непроизвольное мочеиспускание.
Дочь бросилась перед ним на пол, обхватила его ноги. А он вдруг подумал, что кровь – ничего не значит: у него не было никакого чувства к этой чужой, невзрачной, как и ее мать, девице. Никакого чувства, кроме нарастающего раздражения.
– Отец, умоляю…
Он отстранил ее с брезгливостью. И бросил, как нерадивому подчиненному:
– Свободна!Жены римского Камулодуна предвкушали только что объявленные торжества в честь свадьбы губернаторской дочери и легата Квинта Сериалия. Свадьба обещала быть пышной, к тому же почти закончилось строительство городского амфитеатра для гладиаторских боев – правда, деревянного, но для провинции и такой неплох. В далекой колонии подобные развлечения были нечасты, а потому особенно желанны.
Подвенечный наряд Светонии Паулины уже был готов – красное платье с широкой золотой каймой и красная накидка. Цвет жизни.
До свадьбы оставалось два дня.
Страшно рискуя, тайком, в ночном лесу, Светония встретилась с Постумом. Она предложила ему бежать – немедленно, куда угодно, на любой галере! С собой у нее был узелок с коралловой ниткой и несколькими золотыми браслетами. Постум задумчиво смотрел на ее сокровища. Он совершенно не предполагал такого поворота событий. Еще час назад он думал, что женитьба на дочери губернатора упрочит его положение и откроет путь к должности легата, а когда-нибудь и консула… И теперь он что-то заговорил о своей любви, но убеждал Светонию быть благоразумной. Она отрешенно посмотрела на него, словно не понимая языка, на котором он говорил. И пошла прочь. Ее сгорбившаяся вдруг фигура с ненужным теперь узелком в руке долго белела между темных стволов…В Британии весной дождь идет особенно часто. И одной такой дождливой ночью совершенно потерявшая надежду Светония Паулина решилась на то единственное, что должно было освободить ее от разочарования в любимом и от воли отца. В длинной ночной тунике, не замечая холода, она вышла из своей спальни, поднялась на самый верх, на стену, окружающую виллу. И бросилась с нее вниз.
Нашли ее только утром. Худенькое, изломанное, почти детское тело валялось как тряпка, как пустой мешок. Она еще дышала, но голова ее свисала неестественно – скорее всего, была сломана шея. Ее принесли в дом и положили на кушетку в триклинии [72] .
Прибежала полуодетая босая мать, она голосила и обнимала дочь, пытаясь привести ее в чувство. Вокруг сгрудились рабы, что нашли и принесли девушку.
На крики в триклиний бежали слуги.
В комнату вошел Светоний. Он любил работать по ночам и, судя по тому, что был одет, так и не ложился. Медленно, словно постепенно осознавая произошедшее, подошел к безжизненной дочери, наклонился над ней. И вдруг лицо его покраснело от ярости, он резко стащил тело с кушетки и начал одержимо и безжалостно пинать его «домашними» стоптанными caligae [73] . Бросившуюся ему в ноги жену он отшвырнул к стене – на мозаику пола брызнула кровь из ее рта. Рабы почти не дышали. Вмешиваться не смел никто – римский мужчина, отец семейства, paterfamilia, был полностью в своем праве давать жизнь или отнимать ее, если кто-то смел противиться его воле.
В напряженной тишине слышны были только глухие удары расправы.
И тут по комнате словно прокатилось движение. Это вперед вышла рабыня. Когда-то, еще в год рождения дочери, она была послана Светонием из Мавритании в подарок жене. И с тех пор эта рабыня была бессменной нянькой его дочери. Обычно черная, кожа старухи стала сейчас светло-серой, словно присыпанной пеплом от накатившей бледности.
– Убей уж и меня, господин, нет сил видеть…