Легенды II (антология)
Шрифт:
— Эй, осторожней, — сказал ему возившийся рядом паренек. — Голову расшибешь.
— Спасибо, буду иметь в виду, — ответил Терренс, потирая макушку.
Мальчишки вылезали из-под фургонов и брались за работу. Терренс переждал их и вылез сам. Тело после ночевки на земле ломило больше обычного. Он чувствовал себя несчастным и нисколько не отдохнувшим. Кашель не заставил себя ждать и колотил Терренса, пока ребра не заболели и из глаз не потекли слезы.
На мгновение ему захотелось просто сесть наземь и заплакать. Еще никогда в жизни он не испытывал
Аптекарь в графском лагере делал отвары, помогающие от кашля, грудной мокроты и еще худших вещей. Терренс предполагал вернуться туда нынче же к полудню, но судьба распорядилась так, что он вынужден возвращаться по своему следу, а между лагерями Монкрифа и Грюдера наверняка уже собралось целое войско цурани, так что еще сутки ему придется провести в дороге.
К графу он скорее всего доберется с воспалением легких. Терренс совсем было приуныл, но вскоре понял, что выбора у него все равно нет. Надо думать о той задаче, которая стоит перед ним сейчас, и не задерживаться на том, как долго еще придется мучиться.
Он прошел через толкотню кухарей, стряпавших последний в этом лагере завтрак, и ездовых, торопливо грузивших оставшуюся провизию, чтобы не задерживать обоз. В этой кажущейся суматохе просматривался порядок, и Терренс восхищался тем, как хорошо каждый мальчик знает свое дело. Пихались они, конечно, вовсю, но это не отвлекало их от работы.
Да, им приходится тяжело, но такая жизнь, пожалуй, все-таки лучше, чем существование на городских улицах. Здесь их хотя бы кормят и дают место, где они могут спокойно спать. В других войсках их, возможно, обижают пьяные солдаты, но в армии Королевства за побои и насилие над малолетними вешали еще до рождения Терренса.
Одни из них, когда вырастут, пойдут в солдаты, другие станут поварами, возницами, старшими обозниками. Сейчас двое таких старших, всего на пару лет моложе самого Терренса, как раз шныряли в толпе, раздавая указания и подзатыльники.
Кухня тоже укладывалась. Кирпичные печи оставляли зимовать здесь, но железные разбирали и готовили к погрузке.
Еду уже ставили на столы, и надо было поторопиться, пока не затрубили сбор. Солдаты, сменившиеся с караула, становились в очередь. Терренс встал позади крепкого пехотинца в плаще квесторского полка. Когда он дошел до стола, грянули трубы, и из ближних палаток послышалась ругань.
Терренс торопливо ухватил свежий хлебец, не слишком помятую грушу и кусок твердого сыра. Грушу он сунул в карман, чтобы съесть по дороге. О мехе для воды нечего было и думать — оставалось надеяться, что старый так и висит у него на седле.
Терренс не стал есть с солдатами и жевал на ходу, по пути к конюшне. Кавалеристы осматривали своих коней еще до еды, зная, что жизнь всадника зависит от здоровья его скакуна. Конюхи сбились с ног, и Терренс, спрятав остатки хлеба и сыра за пазуху, сам пошел искать своего
Зато ему посчастливилось найти в опустевшем мешке немного овса. Терренс высыпал его в торбу и повесил серому на шею. Пока он будет разыскивать мех, конь успеет поесть.
Четверть часа спустя, когда он нашел-таки бурдюк и наполнил его водой, Терренс увидел, что здоровенный конюх снимает торбу с его мерина.
— Эй, ты что делаешь? — закричал гонец.
Конюх с носом, расплющенным в множестве драк, ответил:
— Овес забираю, вот что. Мне этого конягу никто кормить не велел, а ряд этот мой.
— Это мой конь, и мне надо, чтобы он поел.
— Тем, кто в бой идет, тоже надо поесть, а ты, тугие штанцы, можешь и подождать.
Терренс видел, что этот малый привык все решать кулаком и, не задумываясь, заехал ему ногой в пах. Конюх вытаращил глаза и упал на колени, пища и держась за ушибленное место.
Следовало, однако, отдать ему справедливость — очухался он в отличие от многих мужчин очень быстро, но Терренс тем временем уже рытащил саблю и приставил острие к его горлу.
— Оставь моего коня в покое, шут гороховый. Возьми лучше вон то легкое седло, уздечку и собери его. Не думай, что сейчас тебе так уж плохо — будет куда хуже, когда барон узнает, что ты нарушил его приказ. Я должен выехать немедленно! Ну, так как?
— Сей минут оседлаю... ваша милость.
Терренс убрал саблю. Конюх встал и поковылял за седлом.
Высокий кавалерист, наблюдавший за ними, спросил:
— А без сабли что бы ты делал?
— Бегал бы в поисках офицера, который привел бы его в чувство. Меня ведь он не боится.
Кавалерист посмотрел на него еще немного и улыбнулся.
— Мне нравится, когда человек знает свои пределы.
Терренс закашлялся, и кавалерист спросил:
— Ты болен?
— Пустяки, не о чем говорить,— отдышавшись немного, ответил Терренс.
— Ну, счастливо тебе, — сказал кавалерист, закончил осматривать своего коня и ушел завтракать.
Конюх оседлал серого под бдительным надзором Терренса, который не допустил бы плохо затянутой подпруги или мундштука, причиняющего неудобство лошади. Терренс доел, повесил мех на седло и отправился в путь.
Стеснение в груди росло поминутно, а ехать следовало скоро, чтобы вовремя доставить послание Саммервиля барону Монкрифу. Даже от того небольшого усилия, которое он сделал для вразумления конюха, Терренс весь облился потом.
В это время пошел снег.
— Боги, — пробормотал Терренс, — ну и утречко выдалось. — Он даже подумал, не вернуться ли в палатку барона. Скажется больным, отдохнет пару дней в лазарете и поедет в обозе следом за войском. Он, бесспорно, болен, а Саммервилль ему родственник, хотя и дальний. Барон сообщит семье, что Терренс сделал все от него зависящее. «Но так ли это? — подумал тут Терренс. — Все ли я сделал?»