Легенды Крыма
Шрифт:
«И не замер еще голос хана-старика, как поднялся Толайк Алгалла и сказал, сверкнув глазами, черными, как море нсчью, и горящими, как очи горного орла.
«— Дай мне русскую полонянку, повелитель-отец. «Помолчал хан — мало помолчал, столько времени, сколько надо, чтобы подавить дрожь в сердце, — и, помолчав, твердо и громко сказал:
«— Бери! Кончим пир, — ты возьмешь ее. «Вспыхнул удалой Алгалла, великой радостью сверкнули орлиные очи, встал он во весь рост и сказал отцу-хану:
«— Знаю я, что ты мне даришь, повелитель-отец! Знаю это я… Раб я твой —
«— Не надо мне ничего! — сказал хан, и поникла на грудь его седая голова, увенчанная славой долгих лет и многих подвигов.
«Скоро они кончили пир, и оба молча рядом друг с другом пошли из дворца в гарем.
«Ночь была темная, ни звезд, ни луны не было видно из-за туч, густым ковром покрывших небо.
«Долго шли во тьме отец и сын, и вот заговорил хан эль Асваб:
«— Гаснет день ото дня жизнь моя — и все слабее бьется мое старое сердце, все меньше огня в груди. Светом и теплом моей жизни были знойные ласки казачки… Скажи мне, Толайк, скажи, неужели она так нужна тебе? Возьми сто, возьми всех жен за одну ее!..
«Молчал Толайк Алгалла, вздыхая. «— Сколько дней мне осталось? Мало дней у меня на земле… Последняя радость жизни моей — эта русская девушка. Она знает меня, она любит меня, — кто теперь, когда ее не будет, полюбит меня, старика, — кто? Ни одна из всех, ни одна, Алгалла!…
«Молчал Алгалла…
«— Как я буду жить, зная, что ты обнимаешь ее, что тебя целует она? Перед женщиной нет ни отца, ни сына, Толайк! Перед женщиной все мы — мужчины, мой сын… Больно будет мне доживать мои дни… Пусть бы все старые раны открылись на теле моем, Толайк, и точили бы кровь мою, пусть бы я лучше не пережил этой ночи, мой сын!
«Молчал его сын… Остановились они у двери гарема и, опустив на груди головы, стояли долго перед ней. Тьма была кругом, и облака бежали в небе, а ветер, потрясая деревья, точно пел, шумел деревьями. «— Давно я люблю ее, отец… — тихо сказал Алгалла.
«— Знаю… И знаю, что она не любит тебя… — сказал хан.
«— Рвется сердце мое, когда я думаю про нее.
«— А мое старое сердце чем полно теперь?
«И снова замолчали. Вздохнул Алгалла.
«— Видно, правду сказал мне мудрец-мулла — мужчине женщина всегда вредна: когда она хороша, она возбуждает у других желание обладать ею, а мужа своего предает мукам ревности; когда она дурна, муж ее, завидуя другим, страдает от зависти; а если она не хороша и не дурна — мужчина делает ее прекрасной и, поняв, что ошибся, вновь страдает через нее, эту женщину…
«— Мудрость не лекарство от боли сердца, — сказал хан.
«— Пожалеем друг друга, отец…
«Поднял голову хан и грустно поглядел на сына.
«— Убьем ее, — сказал Толайк.
«— Ты любишь себя больше, чем ее и меня, — подумав, тихо молвил хан.
«— Ведь и ты тоже.
«И опять они помолчали.
«— Да! И я тоже, — грустно сказал хан. От горя он сделался ребенком.
«— Что же — убьем?
«— Не могу я отдать ее тебе, не могу, — сказал хан.
«—
«Хан молчал.
«— Бросим ее в море с горы.
«— Бросим ее в море с горы, — повторил хан слова сына, как эхо сынова голоса.
«И тогда они вошли в гарем, где она уже спала на полу, на пышном ковре. Остановились они перед ней, смотрели; долго смотрели на нее. У старого хана слезы текли из глаз на его серебряную бороду и сверкали в ней, как жемчужины, а сын его стоял, сверкая очами, и, скрежетом зубов своих сдерживая страсть, разбудил казачку. Проснулась она — и на лице ее, нежном и розовом, как заря, расцвели ее глаза, как васильки. Не заметила она Алгаллу и протянула алые губы хану.
«— Поцелуй меня, орел!
«— Собирайся… пойдешь с нами, — тихо сказал хан.
«Тут она увидела Алгаллу и слезы на очах своего орла и — умная она была — поняла все.
«— Иду, — сказала она, — Иду. Ни тому, ни другому — так решили? Так и должны решать сильные сердцем. Иду.
«И молча они, все трое, пошли к морю. Узкими тропинками шли, ветер шумел, гулко шумел…
«Нежная она была девушка, скоро устала, но и горда была — не хотела сказать им этого.
«И когда сын хана заметил, что она отстает от них, — сказал он ей:
«— Боишься?
«Она блеснула глазами на него и показала ему окровавленную ногу…
«— Дай понесу тебя! — сказал Алгалла, протягивая к ней руки. Но она обняла шею своего старого орла. Поднял хан ее на свои руки, как перо, и понес; она же, сидя на его руках, отклоняла ветви от его лица, боясь, что они попадут ему в глаза. Долго они шли, и вот уже слышен гул моря вдали. Тут Толайк, — он шел сзади их по тропинке, — сказал отцу:
«— Пусти меня вперед, а то я хочу ударить тебя кинжалом в шею.
«— Пройди, — аллах возместит тебе твое желание или простит, — его воля, — я же, отец твой, прощаю тебе. Я знаю, что значит любить.
«И вот оно, море, перед ними, там, внизу, густое, черное и без берегов. Глухо поют его волны у самого низа скалы, и темно там, внизу, и холодно, и страшно.
«— Прощай! — сказал хан, целуя девушку.
«— Прощай! — сказал Алгалла и поклонился ей.
«Она заглянула туда, где пели волны, и отшатнулась назад, прижав руки к груди.
«— Бросьте меня, — сказала она им…
«Простер к ней руки Алгалла и застонал, а хан взял ее в руки свои, прижал к груди крепко, поцеловал и, подняв ее над своей головой, бросил вниз со скалы.
«Там плескались и пели волны и было так шумно, что оба они не слыхали, когда она долетела до воды. Ни крика не слыхали, ничего Хан опустился на камни и молча стал смотреть вниз, во тьму и даль, где море смешалось с облаками, откуда шумно плыли глухие всплески волн, и ветер пролетал, развевая седую бороду хана Толайк стал над ним, закрыв лицо руками, — камень, неподвижный и молчаливый. Время шло, по небу одно за другим плыли облака, гонимые ветром. Темны и тяжелы они были, как думы старого хана, лежавшего над морем на высокой скале.