Легенды леса 1. За краем леса
Шрифт:
И все же Кайтен замечал, что элитарное общество предпочитает проводить время отдельно от остальных. Здесь он чаще наблюдал нахмуренные брови, озабоченные лица, слышал не самые оптимистичные разговоры. Его, чужака, не просто допускали на подобные посиделки, а даже ненавязчиво приглашали.
Сегодня Кайтен снова коротал вечер в избранном обществе. Один из домов считался общинным, а по сути являлся чем-то вроде элитарной гостиной, прямо как в старых романах. Был и другой общинный дом, намного больше, где действительно могла бы собраться вся семья. Здесь же всего десяток людей начали бы толкаться локтями. Обстановка в
– А как насчет охоты? – полюбопытствовал Кайтен. – Я смотрю, у вас тут и шкуры, и мясо вы едите. А как лес к этому относится?
– Древний и философский вопрос, – отозвалась Ан-Мару. – Почему убийство человеком человека немедленно порождает тварей, а убийство человеком зверя ничего такого не вызывает? Люди издревле заметили, что есть некая граница допустимого зла. Что-то лес терпит, а на что-то немедленно реагирует и карает. Убийство на охоте, убийство ради пищи повсеместно в природе. Лес допускает такие отношения.
– Ты слишком увлекаешься философией, Мару, – заметил Ан-Таар, когда ведьма умолкла. – Не слушай ее, Кайтен. Дело только лишь в эмоциях. На охоте ты убиваешь не из ненависти. Ты не чувствуешь злобы по отношению к своей жертве. Ты просто думаешь о еде, о шкуре, которая спасет тебя от холода зимой. Поэтому лес и не реагирует. Ничего больше.
Тэ-Кота в своем углу тихонько хмыкнул.
– Философы слишком много говорят о живом лесе, – невозмутимо продолжал Ан-Таар, не поднимая глаз от своего меча. – Они говорят о каре и воздаянии. Им нравится мысль, что кто-то оценивает их поступки, вознаграждает за хорошие и наказывает за плохие.
– А разве не так? – неуверенно спросил Кайтен.
– Ерунда, – безапелляционно заявил страж. – Нет никакого высшего разума. Просто мы живем в чувствительной среде. Она остро реагирует на нас, и ничего больше. Если ты раскачаешься на ветке, и она под тобой обломится, разве ты скажешь, что это было наказание свыше? Это всего лишь означает, что ты выбрал не ту ветку. Здесь то же самое. Среда чувствительна. Когда мы несем в нее радость, она отзывается еще большей радостью. Когда приходим со злобой, она возвращает злобу.
– Мы с тобой много раз спорили об этом, – вздохнула Ан-Мару. – Почему же тогда лес вызывает тварей, когда мы рубим его? Разве мы делаем это со злостью?
– Тебе же нравится слово «иммунитет», – парировал Ан-Таар.
– Но когда деревья уничтожают звери, лес не реагирует.
– Пойди, сруби одно дерево, – предложил Ан-Таар. – Увидишь, ничего не будет. Просто людям вечно мало одного дерева.
– Ну да, а тебе потом сражаться с этой тварью, – ворчливо отозвалась ведьма. – А мне тебя жалко, между прочим.
– И поэтому
– И пробовать не стану чего-то там рубить без разрешения Коты! И вообще, что ты к старухе пристал?
– А как же песни? – робко вставил Кайтен, когда решил, что спор несколько поутих. – Я так понял, что нужно постоянно сочинять новые песни, чтобы лесу они не надоели. Для того и песенник.
– И это чушь, – отрезал Ан-Таар. – Песни нужны для людей. Когда человек поет, он радуется. Ну, или грустит, – добавил он, чуть подумав. – Но это хорошая грусть, светлая. Когда человек поет, он не может злиться или ненавидеть. Песня – просто инструмент, чтобы вызвать нужные эмоции.
Тэ-Кота снова хихикнул.
– Ты этого Хаану не скажи, – посоветовал следящий. – Он ведь искренне пишет свои песни для леса. И ты тоже не вздумай ему передать, будто Таар так сказал, – оглянулся он на Кайтена. – Любой талант – штука хрупкая. А талант песенника в особенности.
– Да я что, я вообще молчу, – заверил Кайтен.
– А ты бы лучше рассказал, за что тебя прав лишили, – вдруг напустилась на него Ан-Мару. – Натворил чего?
– Что? Каких еще прав? – изумился Кайтен.
– Так сам же сказал, что не гражданин, мол.
– А, вы об этом! – Кайтен даже рассмеялся от неожиданности. – Да нет, никто меня ничего не лишал. У нас это добровольно. Хочешь – будь гражданином, хочешь – не будь.
– А ты, стало быть, не захотел?
– Так ведь дело-то серьезное. И налоги надо платить.
– Что-что делать? – переспросили хором все три его собеседника.
– Это социальная философия, – пояснил Кайтен. – Теория социальной ответственности. У нас считается, что только тому можно доверить какое-то управление, принятие решений, кто к этому готов, кто дозрел. Кто как-то доказал свою социальную состоятельность. Ну вроде как маленькому ребенку не доверят же сразу сложный инструмент. – Он огляделся в поисках примера. – Ну вон тот меч, например, мелкому нельзя в руки давать, сам порежется или других порежет. Только взрослому, кто понимает опасность и знает, как обращаться. Зато можно ребенку доверить какую-то работу, до которой он дорос, к которой доказал пригодность.
– Звучит логично, – флегматично отозвался Ан-Таар.
– Ну вот, в обществе самыми социально адаптированными считаются те, у кого больше денег.
– Чего? – снова не поняли его.
Кайтен сообразил, что слово «деньги» произнес на национальном языке. Некоторое время пытался припомнить эквивалент на всеобщем, но не смог. Вероятно, его и вовсе не было. Зато он вспомнил слова «ценность» и «стоимость». Оперируя этими понятиями, он, как сумел, объяснил, для чего используются деньги всеми цивилизованными людьми.
– Значит, у кого больше этих бумажек, тот и лучше? – недоверчиво уточнила Ан-Мару.
– Раз он сумел добыть их для себя, значит, он знает, как их вообще добывать, – пояснил Кайтен. – Значит, сможет организовать все так, чтобы и у остальных они были.
– А вот это уже как-то непонятно, – заметил Ан-Таар.
– Что же тут непонятного? Если человек понял, откуда берутся деньги, значит, он вообще все понял про общество и про жизнь, про экономику и бизнес…
Тут Кайтен сообразил, что снова перешел на родной язык. Какая в семье Ан экономика?