Легенды Мира Реки
Шрифт:
— Расскажи мне о бумажке, которую у тебя отнял О'Брайен.
— Это касается только меня и О'Брайена.
— А я подумал, что мы с тобой скоро станем друзьями. Это здесь совершенно ни при чем. Бумажка — это тайна. — Лицо его стало суровым, взгляд тоже. — Я заполучу ее назад так или иначе.
Она может тебе повредить.
— Я его не боюсь.
— Ты не собираешься рассказать мне о бумажке?
— Не-а.
— И не хочешь, чтобы я тебе помог? Он пожал плечами.
— О'Брайен боится тебя не больше, чем меня.
— Но все-таки мы вдвоем… Он опять улыбнулся.
—
— Охотно верю.
— Может, я маленький и не шибко крутой, но я решительный, — он снова коснулся своего ножа. — И когда кто-нибудь меня обсирает… — Новое пожатие плеч. — Ну, я способен стать совершенно безжалостным.
— Держу пари, что это так, малыш. Держу пари. И с этими словами я покинул его. Там, на тропе. Кивнул в знак прощания и потопал туда, откуда пришел. Он выждал минуту-другую, а затем двинулся следом за мной через подлесок. Я несколько раз пытался оторваться от него, пускаясь бегом. Он ударялся в панику и производил слишком много пума в зарослях. Не заметь я его прежде, наверняка обнаружил бы теперь. Но парню было всего десять, и для своего возраста он казался истинным Кожаным Чулком. Когда мне было десять, я жил-поживал в славном уютном домике среднего класса и охотился на уточек с отцом в солоноватых болотах у Чесапикского Залива.
Мне не приходилось заботиться о себе и поддерживать себя настолько, насколько довелось бедняге Роберту.
Глава 7
Два часа я лежал у себя в хижине, слушая шум дождя. Он вызывал в памяти Сан-Франциско и то время, когда я еще жил с женой и дочерью, а она, совсем маленькая, вечно спрашивала: «Мокро, папочка? Мокро, да?» — чуть завидит переливающиеся, как хрусталь, бусинки на окнах нашей небольшой квартирки.
Я поспал, во всяком случае, часть времени, но то был тревожный сон несчастливца, и, когда я пробудился, я взвыл, ибо по моему колену ударил камешек — и тут же упал.
В липком мраке хижины я прыгнул вперед и схватил камешек. Кто-то обернул его запиской и для верности основательно обвил записку бечевой. Записка гласила: «В сумерках на поляне у грейлстоуна.»
Эти указания вызывали одно осложнение: учитывая, что идет дождь и кругом мгла, как я смогу догадаться, что дело — к сумеркам?
Я прождал два часа на вершине густого дерева близ поляны. Мятный аромат листьев наполнял мне ноздри. Кора была скользкой, точно драконья спина.
Стало темно. Дождь не унимался. Существует меланхолия, которую может навеять на меня только холодный дождь, и нечто подобное я испытывал, сидя на ветке. Мне хотелось поговорить с женой и дочкой.
Она была в плаще и в капюшоне, и сперва я не признал ее, когда она бежала через поляну от одного края леса до другого.
И как только я осознал, что вижу Арду, что-то маленькое в тени выступило вперед, и с тетивы сорвалась стрела. Я услышал зловещее «вввивззж» наконечника, погружающегося в плоть. Затем женщина завопила, сдавленно, ибо звук приглушила мокрая земля, в которую жертва зарылась лицом. К этому моменту я уже знал и то, кто на нее покушался. Возникло
Она была совсем легкой, когда я нес ее вверх по склону к хижине, где жили они с По. По наверняка услышал мое приближение. Прежде чем я поравнялся с хижиной, он стоял в дверях. И вот, как всегда, театрально побежал мне навстречу, раскинув руки. И, пока я вносил ее в хижину, семенил сбоку. Он не предложил, чтобы я поделился с ним моей ношей, и не сделал ничего другого, разве что жалобно ворковал какую-то чушь, обращаясь к Арде. Мы усадили ее у стены поближе к огню.
— Ты можешь вытащить стрелу? — спросил По, с желтым в сиянии пламени лицом. Он был не в себе.
— Наверное, это стоило бы сделать тебе. Она — твоя подруга.
Меня от этого… затошнило бы. Чувствовать, как эта дрянь выходит из ее тела… Нет, я для такого не гожусь. — Мольба равно был в его голосе и глазах. Я вздохнул. Мне тоже не доставляло никакого удовольствия вытаскивание стрел.
Я приблизился к Арде и опустился на колени. Она была без сознания. Я пощупал ее лоб. Ее уже лихорадило от яда. Пульс был слабый. Я действовал со всей возможной быстротой. Когда стрела была уже на полпути, я услыхал шум в дверях и взглянул туда.
Роберт без лука стоял там и глядел на меня.
— Как она, мистер Хэммет? — Он был весь в слезах и дрожал.
— Какого дьявола ты еще спрашиваешь, малыш? После того, что натворил?
Он порывался было еще что-то сказать, но я его оборвал:
— Заткнись ко всем чертям. Я пытаюсь сосредоточиться.
В свете огня засверкали слезы в его глазах. Затем дверной проем опустел. Роберт исчез.
Я извлек стрелу минут за двадцать, и прошло вдвое больше, пока Арда не очнулась и не принялась горестно рыдать, глядя на По с любовью, столь очевидной, что меня одолело смущение. Ну какого черта ей приглянулось такое ничтожество?
Он находился в дальнем от нас конце хижины. Нет, он не придуривался тогда, отказываясь мне помочь. Он и сейчас старался не взглянуть мимоходом на рану.
Я убрал стрелу, очистил рану и перевязал плечо. И как раз собирался встать, когда увидел, что ее веки затрепетали и поднялись. Она легонько притянула меня к себе и приложила свои мягкие теплые губы к моему уху. И поведала мне наконец обо всем.
Капли дождя били по воде, точно пули. Луны не было. Я нашел его на самом берегу. Он сидел себе, не чувствуя ни сырости, ни холода, и не тяготясь одиночеством. Я сел рядом с ним в темноте.
Дождь был холодный и непрерывный. Я сказал:
— Она рассказала мне.
— Так я и думал.
— Она могла умереть.
— Знаю, — он вздохнул. — Раньше всякий раз бывало легче. Нам ничего не требовалось делать. Просто она говорила ему, что кто-то пытался утопить ее, столкнуть ее со скалы, пустил в нее стрелу. И ей не приходилось ничему такому неприятному подвергаться.
— Но на этот раз она попросила тебя по-настоящему ее ранить.
— Правда, — сказал он.