Легион Безголовый
Шрифт:
Уже вижу стоящий в конце полосы силуэт нашего самолета. Рядом скачут крошечные фигурки летчиков, подбадривающие нас взмахами рук. Но радоваться рано. Водитель, залегший между кресел, именно так и говорит. У него кончились патроны, и, кажется, он горько плачет, потому что не может до конца выполнить приказ. Над головой раздается сильнейший грохот. Вот теперь и я вижу “Ту-104”. Пролетает над нами, едва не задев крылом. Нутром, наверное, чует, что по его душу старший лейтенант Пономарев едет.
Снова грохот. На крыше кто-то определенно есть. Иначе
В лобовое стекло неожиданно врезается что-то тяжелое. Инстинктивно отстраняюсь, прикрываю глаза. Но замечаю, что тяжелое похоже на здоровую лапу, срывающую работающие дворники. Мне уже совсем страшно. Стекло трещит, лопается на тысячи кусков, слышен звук разрываемого металла, и в салон вваливается новое действующее лицо. Залегший водитель на звук бросает гранату. Она врезается в приборную доску, отскакивает и прячется в кулаке пришельца.
— Совсем обалдели?! — кричит пришелец, и я вижу, что амур в памперсе ошарашенно грозит мне острой стрелой.
— Машка?!
— Нет, генерал с пенсионной книжкой!
Баобабова, скрипя зубами, стискивает в кулаке гранату. Ее слегка встряхивает, слегка откидывает в салон, прямо на блаженно улыбающегося водителя. В кулаке напарницы грохочет, сверкает и взрывается боевое вооружение. Пороховой дым быстро уносится из автобуса сквозняком.
— Тебя, Лесик, ни на секунду одного оставить нельзя. — Баобабова вываливает из пригоршни осколки и отряхивает ладони. Замечаю небольшой порез и чувствую огромную благодарность. Если бы не она, взорвалось бы все к аэрофлотной бабушке.
Как это у нее с гранатой получилось? Не знаю. Она частенько на свалку ходит тренироваться. Выучка и практика. И никаких чудес.
Машка зализывает ладонь, второй рукой цепляясь за водительское кресло. Скорость большая, слегка мотает по сырой дороге, да и я настолько возбужден, что забываю сбавить скорость.
Вернулась! Совесть окончательно не потеряла и приказ не нарушила. А в приказе том, давнишнем, ясно сказано прикрывать тылы старшего лейтенанта Пономарева и помогать в его трудной, а иногда и смертельной работе.
Баобабова просовывает ногу между моими замороженными конечностями и давит на тормоз. За автобусом образовывается черный шлейф резиновой гари, скрипит все, что может скрипеть. Автобус замирает в метре от радостных летчиков, которые так и не перестали махать руками.
— Спасибо, Маш. А я ведь знал, что ты меня не бросишь.
— Знал… — Баобабова рассматривает царапину, которая заживает быстрее, чем порез на собаке. — А чего ж стреляли?
— Это он.
Он — водитель из специального отряда водителей — счастливо улыбается. Судьба подарила ему еще один день жизни и встречу со смелой и даже где-то прекрасной незнакомкой. Он же не знает, что Баобабова — прапорщик.
Дарю водителю в честь знаменательной встречи каску. Пока Баобабова громко разбирается с водителем, общаюсь с летчиками. Они убеждают меня, что погода нелетная, что экипаж третий день
У меня один довод — это генерал в каракулевой папахе, который любит махать шашкой.
Приказ есть приказ. Летчики, вспоминая генерала в самых теплых выражениях, забираются в самолет. Мы с Марией следом. В тесном салоне не протолкнуться. В наличии только два кресла, вдоль салона валяется ржавая труба, подпертая кирпичами.
— Чтоб не болталась во время взлета, — поясняет один из пилотов, высунувшись из кабины. — Смотрите сюда. Как только загорится зеленая лампочка, дергаете вот за этот рычаг. Оборудование само придет в действие. Дальше по расписанию.
Летчик прячется в кабине, оставляя нас одних подумать над вопросом, что по расписанию и что дергать.
Кукурузник рулит на взлетную полосу. Экипаж ждет воздушное окно. Взлетать, когда “Ту” пролетает над нами, невозможно. Турбулентность, понимать надо.
Молчим. У нас с Машкой такой уговор: перед сложным делом не надоедать друг другу душещипательными беседами. Каждый имеет право побыть наедине со своими мыслями. Просмотреть, может, в последний раз, семейные фото, почистить оружие, поправить снаряжение. Баобабова, например, снимает с голени ножик-мачете и со скучающим видом медленно оскребывает бритую голову. Не успела с утра в парикмахерскую забежать. Из-за чрезмерной болтанки кукурузника несколько раз режется, но, кажется, совершенно не замечает ран. Через десять минут экзекуции голова Машки становится похожей на изнасилованный скальпелем барабан.
— Знаешь, почему я самолеты не люблю? — Напарница нарушает договор, пододвигается поближе, чтоб в ухо посильнее и послышнее: — Мы как в самолете куда летим, так обязательно в дерьмо попадаем. Секретное учреждение в тайге помнишь? А на полюсе как нас чуть полярники не сожрали?
— Да, да! — перекрикиваю шум двигателей, соглашаясь.
— Чую, на этот раз больше повезет. — Баобабова, подтверждая собственные слова, многозначительно кивает. — Мы ведь пользуемся местными авиалиниями. А от местных вреда практически никакого.
Из кабинки появляется пилот с подносом. Сосательные конфеты, лимонад, свежая пресса. Я забираю лимонад, а Машка, как прапорщик с неограниченным объемом ладоней, сгребает с подноса конфеты. Ни тем ни другим воспользоваться не успеваем.
Загорается зеленая лампочка. Вскакиваем, вспоминая наставления пилота. Рычаг запуска не поддается, приходится просить помощи у Машки. Баобабова наваливается на свежее оборудование всем телом.
Днище под нами проваливается. Распахивается, как в нормальных самолетах для бомбометания. Труба, закрепленная с одной стороны к поперечному швеллеру двумя болтами на семнадцать, не веря своему счастью, обрушивается одним концом в пустоту.