Легион обреченных

Рахим Эсенов Махтумович

Он протянул Аширу конверт с письмом, написанным на фирменном бланке ТНК. Оно было от Ахмедова, который сообщал, что письма Ашира получены, о нем, мол, рассказывал и майор Вилли Мадер, и сам Вели Каюм-хан поручил ему, Ахмедову, поинтересоваться, что из себя представляет перебежчик Эембердыев. Ахмедов просил своего земляка приехать для «представления самому президенту». В конце приписка: «Покажи письмо своему начальству, и тебя отпустят на несколько дней»,

И все же Таганова на сей раз одного в Берлин не отпустили. Вместе с ним поехал Захарченко, радист «Джесмина».

Перед отъездом Брандт сказал Аширу, чтобы приглядывал за своим спутником. Такое же поручение было дано и Захарченко.

У парадного подъезда серого кирпичного дома на Ноенбургштрассе кого-то дожидался «опель-адмирал», сверкавший черными лакированными боками. Над резной дверью свежей черной краской в зеленых обводьях была выведена цифра 14.

Таганов толкнул тяжелую дверь с дубовой ручкой, вошел в здание. Спотыкаясь в темноте, отыскал лестницу, поднялся на второй этаж. Помещение внутри не выглядело так внушительно, как снаружи: было сыро и мрачно, как в склепе.

Ашир сам отыскал Туркестанский национальный комитет. Захарченко отстал при въезде в город. Заняв у Ашира несколько марок, он юркнул в первый попавшийся пивной бар, заранее условившись о месте и времени встречи, чтобы вернуться в Луккенвальде.

Еще в Москве Ашир по карте Берлина легко находил этот дом с темной крышей, обведенный синим карандашом.

— Так называемый Туркестанский национальный комитет — это негласный филиал гитлеровской разведывательной службы, — наставлял подполковник Касьянов. — Отсюда нити ведут на Моммзенштрассе, где расположен «Тюркостштелле» главного управления СС, в диверсионно-шпионские зондерлагеря и школы, в центры по вербовке туркестанцев в гитлеровскую армию, Именно здесь, в этом доме, вы должны стать своим человеком.

Крутая лестница уткнулась в коридор. Слева — дверь. Было слышно, как кто-то читал стихи на чагатайском языке. Откуда они раскопали этот давно забытый язык-суррогат, похороненный веками, язык аристократов и придворных, учрежденный в своем «Великом Улусе» Джагатаем, вторым сыном Чингисхана? Возродив мертвый язык, они, вероятно, мечтают вернуть к жизни давно канувшее в небытие. Средневековые обычаи и обряды, образ жизни самого Чингисхана и его кровожадных сыновей и внуков, затопивших кровью полмира... Вон по чему тоскуют осколки старого мира. Это то самое, о чем распинался Мадер в доме Черкеза и Джемал. Только холуи перещеголяли своих хозяев.

Постучался. Не дожидаясь ответа, открыл дверь. В маленькой комнатке за тремя столиками и на потертом диване сидело шестеро туркестанцев. Двое в форме вермахтовских солдат, остальные — в штатском.

Навстречу поднялся приземистый, лысоватый человек с едва заметными следами оспы на ястребином носу, обличьем своим скорее смахивающий на курда, чем на туркмена. Это Рахман Ахмедов.

Солдаты тут же вышли. Люди в штатском, не поднимаясь с места, ответили на приветствие Таганова и бесцеремонно ощупывали его глазами.

У Ахмедова от возбуждений на носу выступили бисеринки пота. Встретил он радушно, словно старого приятеля,

познакомил с теми, что остались в комнате. Круглолицый, сидевший у двери, отрекомендовался Курбаном Халмурадовым, диктором, другой, с густой копной черных волос, перебиравший ворох фашистских пропагандистских листовок, — Какабаем Джумашевым. Оба еще безусые юнцы. До войны окончили советскую семилетку, техникум, наверное, ходили в пионерах, были комсомольцами... Что их толкнуло на путь предательства?

Третий — с ним еще скрестятся потом пути-дороги нашего разведчика — Джураев, широкий в кости, гибкий, лет двадцати пяти. Он крепко пожал Таганову руку, вкрадчиво сверкнув вставной золотой челюстью. Подошел мягкой рысьей походкой, отошел так же бесшумно, сел и продолжал перебирать бумаги на столе, подолгу рассматривая листки в тонких папках с черной свастикой на обложке. Ашир заметил, как он напряженно вытянул короткую шею, неестественно поджал бледные губы — так жадно вслушивался в разговор.

Ахмедов, бросив неприязненный взгляд в сторону Джураева, усадил гостя на диван, наспех расспросил, как перешел на сторону немецких войск, и с нарочитой торжественностью произнес:

— Наш отец Вели Каюм-хан о вас уже знает все. Я ему докладывал. Он так и сказал: «Почему такой способный джигит в этой безликой массе агентов и диверсантов, именуемой тотальной агентурой?» Учтите, это — великая честь. Господин президент обещал принять вас. Идемте...

Когда вышли в коридор, Ахмедов шепнул Аширу:

— При золотозубом и рта не раскрывай! Подонок! Он все несет на хвосте Каюм-хану. Да еще и от себя приплетает.

— Какие у меня могут быть секреты? — недоуменно пожал плечами Таганов. — Но я понял вас.

— Я тебе, как земляку, добра желаю. Тут каждый шпионит друг за другом. Верхушка комитета — почти одни узбеки. Подпирают друг друга, а нашему брату подножку ставят, кое-кого в концлагерь упекли. Торгашеское племя!..

Таганова немало удивила циничная откровенность Ахмедова: с первого же знакомства поведать о закулисной жизни паучьего гнезда. «Торгашеское племя!..» Это о ком он? Ах, да, о Вели Каюме. Тот же сын крупного ташкентского торговца. Может, провоцирует? Разведчик вскоре понял, что предатель вел себя так не без корысти. Затравленный приближенными Вели Каюма, не без его ведома, он чувствовал себя здесь одиноким, и, стремясь обрести в своем земляке какую-то опору, с охотой вызвался устроить ему встречу с президентом, авось тот согласится вызволить его из зондерлагеря и определит на работу в ТНК.

— В кабинетах вслух никакого разговора не веди,— нашептывал Ахмедов. — В коридорах пока еще не догадались микрофоны вкрутить. Даже в туалете подслушивают, кафыры проклятые!

По коридору семь дверей. На них посеребренные, обрамленные в витиеватые черные рамочки надписи: «Редакция газеты «Новый Туркестан», «Редакция журнала «Национальный Туркестан». Таганов уже был знаком с этими изданиями. С их страниц смердило махровым национализмом, лютой злобой к Советам, раболепием перед гитлеризмом, фашистскими порядками.