Легион обреченных

Свен Хассель

В это никто не верит — точнее, не смеет верить. Какое проклятье делает нас всех до того инертными, робкими, что мы не можем собраться с духом и лишить генералов их дивидентов? В большинстве своем мы олухи, ленивые, невежественные, мы киваем и чувствуем себя удовлетворенными, когда слышим глубокомысленную чушь о «равновесии сил», «взаимодействии родов войск» и весь этот жаргон. Равновесие сил? Если все простые люди проявят себя, потребуют, чтобы деньги тратились на их благосостояние, а не вооружение и войну, войн не будет, и мы все станем жить лучше. Но простые люди должны сперва стукнуть кулаком по столу, показать, кому принадлежит власть, и как она должна использоваться.

Однако дело в том, что

простые люди недостаточно образованы, поэтому им приходится полагаться на свои чувства, а этого мало. Им говорят, что все будет хорошо, что мы и так неплохо обеспечены; к тому же, мы не разбираемся в политике, а политиканы играют с нами подлые шутки, стоит им только получить государственные должности. Если простым людям сказать, что они могут получить автомобиль даром, без уплаты налогов, а бензин должен стоить гроши, они просто рассмеются, потому что не понимают. А если начнешь разъяснять это им, втолковывать, чего все стоит, они разозлятся; это равносильно тому, что назвать их идиотами, напрасно платящими деньги.

Потребовалось всего несколько часов, чтобы уничтожить бронепоезд, оснащенный орудиями, одни стволы которых стоят целое состояние. Нас окружали летящие с воем снаряды и, хотя мы уничтожали танк за танком, постепенно окутали нас, словно облако отвратительных кусачих насекомых.

Потом наш центр управления огнем замолк. Плутон лихорадочно вертел ручку настройки, но мы не могли связаться даже с другими вагонами. Теперь Старик сам должен был руководить нашими действиями. Мы находились уже всего в восьмистах метрах от моста и «Бреслау»; но «Бреслау» тем временем превратился в пылающие обломки, и все его пушки молчали.

Наш вагон потряс чудовищный взрыв, в ушах у нас зазвенело. Кое-кто из новобранцев поднял крик, нервируя нас, из первой башни появились дым и пламя. Попадание было прямым. Мы погасили пожар огнетушителями, а потом стали считать потери: четверо убитых, семеро раненых. К счастью, Штеге отделался несколькими незначительными ожогами на руках.

Теперь боеспособным оставалось только мое орудие. Мы потели в раскалившейся башне, пламя врывалось в нее при каждом нашем выстреле. Вагоны один за другим были подбиты; в конце концов остановился весь поезд, и противник получил возможность пристреляться. Потом раздался грохот, словно настал Судный День, и башню заполнило обжигающее белое пламя. От сильнейшего удара в грудь в глазах у меня потемнело. Я застонал. Казалось, мое тело раздавливают. Дышал я очень осторожно, но все равно при каждом дыхании в меня словно бы вонзались ножи. Шевельнуться я не мог. Пушка сдвинулась и прижала меня к стене башни.

С головы до ног я был забрызган кровью. Не знал, чьей, но предполагал, что своей собственной. Возле меня лежал новобранец со снесенным теменем. Мои лицо и плечи были в его мозгах. В ноздри била невыносимая вонь дымящихся крови и кишок, смешанная с резким запахом пороха. Меня вырвало. Потом громыхнул еще один взрыв, и со всех сторон взметнулось пламя. Вагон начал крениться, и казалось, опрокинется, но его что-то удерживало, и он замер с наклоном в сорок пять градусов. От второго попадания пушка слегка сдвинулась, теперь я мог шевелить ногами и одной рукой, и сумел стереть с лица часть липких мозгов. Возле меня лежал Шульц, шестнадцатилетний парнишка, ноги его превратились в кровавое месиво. Над моей головой висела оторванная рука, на одном пальце было золотое кольцо с голубым камнем. Голова у меня закружилась, и я начал кричать. Однако быстро пришел в себя и стал звать Старика и Порту. Вскоре сквозь толстые бронеплиты послышался голос, меня просили стучать, чтобы обозначить свое местоположение. Потом раздался утешающий голос Старика:

— Идет помощь, дружище!

Снаружи прорезали автогеном дыру, и Порта просунул в нее свою блаженную

уродливую рожу.

— Привет, привет, — сказал он. — Выйдешь на прогулку?

С помощью автогена меня осторожно освободили. Из экипажа вагона в живых еще оставалось девятеро, и пока мы перевязывали друг друга, разорвался еще один снаряд, и дверь башни заклинило.

Порта с Плутоном принялись колотить по ней кувалдами, и мы ухитрились открыть ее настолько, чтобы протиснуться. Вооружившись автоматами и гранатами, мы побежали к мосту, держась под прикрытием насыпи. Наперерез пустились русские танки, и нам пришлось бежать наперегонки со смертью. Забыть такой бег невозможно. У моста мы оказались первыми. Тут же заложили взрывчатку и зажгли фитили. Потом со всех ног понеслись по мосту, ступая на поперечины, между которыми далеко внизу была видна река, вспененная снарядами и пулями. Русские поливали мост из пулеметов, несколько человек из нас были убиты и, кружась, полетели в бурную желтую воду. Мы уже почти добежали до берега, когда от сильного взрыва у нас захватило дыхание. Мост начал медленно оседать.

— Держитесь за перила! — крикнул Порта.

Большая часть моста упала в реку. Поперечины сыпались, как листья с дерева под осенним ветром. Рельсы ломались с жалобным стоном, болты и гайки летели во все стороны, словно снаряды из автоматической пушки.

В конце концов грохот утих. Ухватясь за провода, мы с Портой влезли на опору моста, а оттуда, балансируя по качавшемуся рельсу, дошли до берега и остальных.

Фон Барринг мучился от жуткого ожога на лице. У оберстлейтенанта Хинки были ободраны нос и щека.

Возвратившись в депо, мы тут же повалились и заснули.

HALS-UND-BEINBRUCH [62]

Мы опустили защитные очки, повязали шеи шелковыми платками. Фон Барринг подал кота Сталина Порте. Потом Старик отдал по радио приказ другим машинам:

— Завести моторы. Приготовиться!

Автоматическое оружие было заряжено, длинные патронные ленты заправлены. Командиры машин доложили о готовности; потом снова раздался голос Старика:

62

Шея и перелом ноги (нем). — Прим. пер.

— Первый разведывательный бронеавтомобильный взвод, вперед — марш!

Заревели моторы, под толстыми шинами захрустел гравий.

— Старик, дело плохо? — с трудом прошептал я.

— Несколько маленьких осколков в ногах и животе. Выглядит не так уж страшно. Да приободрись ты. Вот увидишь, тебя моментально поставят на ноги. Мы везем тебя и Штеге на эвакуационную станцию. У него повреждена только нога.

Машину встряхнуло, и я скривился от боли.

— Старик, боль жуткая. Дай глоток воды.

— Нить нельзя, пока врач тебя не осмотрит, — ответил он и погладил меня по голове. — Сам знаешь, при ранах в живот пить строго запрещается.

— Может, взглянешь, что там? Она сводит меня с ума.

— Мы тебя уже перевязали. До врачебного осмотра больше ничего нельзя делать.

Броневик остановился. Старик выскочил, и ко мне подошел Порта.

— Ну, дружище, стисни покрепче зубы, мы с Плутоном вытащим тебя и передадим Крохе со Стариком. После этого самое худшее будет позади. Подумай только обо всех санитарках, которые будут четыре раза на день обмывать тебе чистыми полотняными тряпками жизненно важные органы, как нашему безногому другу Асмусу.