Легион призраков

Уэйс Маргарет

Камила была смущена и испугана. Она боялась за него, он был так бледен и удручен. Теперь, думая обо всем этом, она не могла вспомнить, что сказала ему тогда. Помнила только, что он осыпал ее страстными, горячими поцелуями и говорил, говорил ей что-то о том, что это, быть может, их последнее прощание. «Это невыносимо, — прошептал он потом, прижавшись своей щекой к ее щеке. — Это невыносимо — позволить тебе уйти». Но он позволил ей уйти, а она — ему.

Дни шли за днями, а она не имела никаких известий ни о нем, ни от него. Камила ловила радиопередачи, с беспокойством просматривала в журналах светскую хронику, но так

ничего и не узнала. Постепенно она почти успокоилась, хотя на душе у нее было нелегко. То, что никакого скандала не случилось, означало, что Дайен сумел спасти свой брак. Но это означало, что и ее прощание с ним было не последним.

Камила сказала себе, что не хочет слышать о нем, что лучше было бы покончить со всем этим разом, но не могла преодолеть себя и не спешить в свою комнату, чтобы узнать, нет ли от него хоть какой-нибудь весточки. Не могла справиться с чувством мучительной боли, разочарования, всякий раз убеждаясь, что никаких писем нет.

В тот день она строго отчитывала себя.

«Все конечно. Ты только вредишь себе, постоянно думая о нем. Ты уже три дня ничего не ела. Ты чуть не провалила последний тест на сообразительность. Ты должна стать отличным космическим пилотом. Ты заболеешь и ослабеешь, продолжая мечтать о том, чего у тебя никогда не будет, и в конце концов ты погубишь свою жизнь.

Сегодня я не хочу и не стану смотреть, есть ли для меня письма. Я просто положу на место мои книги, переоденусь, пообедаю, а потом пойду работать в розарий. А вечером, когда пойду в библиотеку, буду изо всех сил заниматься. И не собираюсь плакать, забившись где-нибудь в укромный уголок».

Войдя в свою маленькую комнатку и чувствуя себя сильной оттого, что она только что приняла твердое решение и поставила перед собой ясную цель, Камила швырнула книги на постель и начала переодеваться, глядя куда угодно, только не на компьютер. К сожалению, джинсы и рубашка, которые она надевала, когда работала в розарии, висели на спинке стула, случайно оказавшегося возле стола, на котором стоял монитор.

Камила уже собиралась закрыть глаза и взять свою одежду, не глядя на экран, когда сказала себе самой, что неразумно и даже глупо вести себя так и что вообще это ребячество. Она спокойно, как ни в чем не бывало, подошла к стулу, спокойно, как ни в чем не бывало, взяла джинсы и рубашку и тут же уронила их на пол.

На экране светился сигнал «почта».

Сердце в груди у Камилы подпрыгнуло, и даже на какую-то секунду перестало биться. У Камилы слегка закружилась голова, а потом на душе у нее стало легко и весело.

— Мама, — сказала она. — Наконец-то, письмо от мамы. Ой, как я рада!

Она нетерпеливо нажала на кнопку, ожидая, когда аппарат сработает и выдаст ей текст. Бумага пришла в движение, взгляд Камилы остановился на ней. Камила и в самом деле ухитрилась убедить себя, что хочет увидеть огромные размашистые каракули своей матери.

Но вместо каракулей Камила увидела четкий шрифт, и воспрянула духом, хоть еще и уговаривала себя, что лучше бы ей прогнать свои надежды прочь. Из соображений безопасности Дайен никогда не посылал Камиле писем, написанных от руки, из-за чего приходившие от него письма были похожи на деловые бумаги. Но на этот раз Камила увидела в конце письма строчку, написанную от руки — всего несколько слов, но она сразу же узнала, чей это почерк. Вздрогнув, она крепко стиснула руки,

чтобы удержаться и не сорвать лист бумаги с принтера раньше, чем тот закончит печать. Но вот бумага остановилась, а Камила все еще не решалась дотронуться до нее.

«Он написал мне, что все кончено. Это так похоже на него. Он всегда был так внимателен и добр ко мне. „Прекращение прений“, как сказал бы наш профессор психологии. Именно это необходимо мне сейчас. И тогда я со всем покончу и пойду прямиком к своей цели».

Камила сделала глубокий вдох, задержала дыхание, выдохнула и решилась наконец прочитать письмо.

«Любимая!

Мой брак с самого начала был пародией на супружество. Я пытался спасти его. Бог свидетель (если Его, действительно, волнуют совершаемые нами, смертными, глупости, на что я, надо признаться, надеюсь), я приложил все усилия, чуть ли не унижал свое человеческое достоинство ради того, чтобы примириться со своей женой.

Теперь я знаю, что она не хотела примирения. Она хочет только власти и использует любые средства, чтобы попытаться вырвать ее у меня. Не сомневаюсь, что за всем этим стоит ее мать, но моя жена во всем послушна ей. Возможно, от нее даже и исходит инициатива. Я не собираюсь подчиняться их угрозам и требованиям. Это могло бы привести к войне, а я всегда старался избегать войн. Они же готовы ни перед чем не останавливаться.

Я разведусь с Астартой, и тогда мы с тобой можем стать мужем и женой, чего мы всегда хотели.

Но будем терпеливы».

Письмо не было подписано, но в самом низу Камила увидела постскриптум, добавленный рукой Дайена:

«Очень жаль, моя дорогая, но королева не может быть звездным пилотом».

— О, Дайен! — воскликнула Камила и залилась слезами. — Что за чепуха? — тут же сказала она себе самой. — Сначала ты плачешь, решив, что он оставил тебя, теперь плачешь, когда он сказал, что хочет жениться на тебе.

Промокнув слезы и высморкавшись, Камила прочла драгоценное письмо еще и еще раз.

Угрозы, требования. Бедный Дайен. Это должно быть ужасно. Есть от чего разозлиться. За всем этим стоит ее мать… Да, судя по тому, что рассказывал мне отец о баронессе, это скорее всего так.

— «И тогда мы с тобой можем стать мужем и женой»! — вздохнула Камила.

Сначала она закрыла глаза, предаваясь переполнявшей ее радости, а потом открыла — и снова начала читать письмо, пока не дошла до постскриптума: «Очень жаль, моя дорогая, но королева не может быть звездным пилотом».

«Королева». Внезапно это слово поразило ее в самое сердце. Радость Камилы потускнела, и в душу к ней закрался страх.

— Королева, — вслух повторила она.

У нее слегка похолодели руки.

— Я не хочу быть королевой и не могу. Быть всегда величественной, очаровательной, милостивой, снисходительной. И все только и делают, что смотрят на тебя.

Сидя на стуле в нижнем белье, которое она носила только здесь, потому что всяких там женских корсетов, бюстгалтеров, колготок у нее на родине никто не носил (там это считали излишеством), Камила взглянула на свое отражение в зеркале, пытаясь представить себя в каком-нибудь одеянии, которое она видела на Астарте и которое включало в себя, конечно же, шляпу и перчатки, и снова закрыла глаза. Картина выходила слишком нелепая. Уж как бы посмеялись над ней ее четырнадцать братьев! И не только они. Вся остальная галактика тоже.