Легкие шаги в Океане
Шрифт:
– Месяц… или чуть больше. Точнее не скажу.
– А где тело?
Лена закрыла глаза и сосредоточилась.
– Под землей, – наконец ответила она.
– Ну, понятно! – усмехнулся Широков. – Раз покойник, значит – под землей. Вполне логично.
– Нет… я думаю, это не кладбище, – возразила Лена. – Скорее… подземелье.
– Что за подземелье? Подвал?
Она отрицательно покачала головой.
– Большая яма… Может, погреб?
– Где этот погреб?
– За городом. Что вы ко мне пристали? – взорвалась
У нее действительно началась головная боль.
Гость между тем набрал номер Глобова.
– У сожительницы Пилина в Балашихе… есть погреб? – спросил.
– Есть… А что?
– Вы его обыскали?
– Обыскали. Кроме прошлогодней картошки и банок с соленьями, ничего… Что случилось, Павел Иваныч?
Широков разочарованно уставился на Лену.
– Экзамен на ясновидящую вы провалили, – заявил он.
– Тело находится в Балашихе, – ничуть не смущаясь, подтвердила она.
– Нет там ничего.
– Плохо искали!
Широков вздохнул. От минутного воодушевления не осталось и следа.
– Напрасно вы мне не верите, – огорчилась Лена.
– И давно это у вас? – улыбнулся гость.
– Недавно. С тех пор, как я в метро заблудилась…
Павел не сдержался и захохотал. А Лена ничего не стала объяснять. Пусть смеется, раз ему весело.
Остаток ночи они провели как давние знакомые. Широков читал стихи Гумилева:
И смеясь надо мной, презирая меня, Мои взоры одел Люцифер в полутьму, Люцифер подарил мне шестого коня, И Отчаянье было названье ему…– Какие странные стихи, – сказала Лена. – Кажется, я знаю того, о ком они говорят…
– Конечно, знаете. Это я…
Глава 45
Сольгер.
Двенадцать тысяч лет назад
Ния проснулась и не сразу сообразила, где находится. Она ощущала себя бабочкой, порхающей по долине иллюзий от одного цветка к другому…
– Где я? – спросила она, оглядываясь.
Рядом журчал фонтан – чаша, в которой полоскала волосы беломраморная красавица. Над чашей вверху полубык держал рог, из которого лилась прозрачная струя воды. Полубык был искусно изваян из черного камня, – мускулистый торс человека плавно переходил в туловище быка. Вокруг фонтана зеленели подстриженные деревца.
Ния поняла, что она уснула на одной из террас Царских Садов. Как она сюда попала?
– Я отпустил тебя, – ответил Ольвиус, возникший на выложенной белыми плитами площадке. – Ты научилась самому главному, остальное освоишь сама, если захочешь.
– Но я хотела стать жрицей Храма Света!
– Всем свойственно ошибаться…
Золотая Маска горела в солнечных лучах, как раскаленный диск с прорезями для глаз. Впрочем, глаз учителя видно не было, – в глазницах таился мрак. Поначалу это пугало Нию, потом она привыкла.
– Что мне теперь делать? Куда идти?
– Следуй своему предназначению, – важно изрек Ольвиус. – Дорога лежит перед тобой, и ничто не оборвет ее, даже смерть.
– Какая дорога? – торопливо спросила Ния, опасаясь, что он исчезнет.
Подул легкий ветерок, и на месте, где стоял Ольвиус, уже ничего не было, кроме золотой пыли. Следующий порыв ветра рассеял эту пыль.
Ния чувствовала себя выброшенным из гнезда неоперившимся птенцом. Она умела так много и… ничтожно мало. Много для прежней беззаботной жизни, которую она вела в поместье приемных родителей, – развлекаясь и влюбляясь сначала в Тирха, потом в Энара. Для будущего, полного неисчислимых непредсказуемых поворотов, ее умения могло оказаться недостаточно.
– Ния! Ты мне снишься? Или это происходит наяву? – воскликнул пригожий молодой человек.
Тирх не верил своим глазам. Расставшись с невестой, он уже не чаял встретиться с нею вновь. Неудачная попытка проникнуть в Храм Света и похитить Нию надолго выбила его из колеи. Он хотел увезти девушку далеко от Золотого Города, на материк, где отец начал строить новое большое поместье. Тирх надеялся вымолить у нее прощение за дерзкий поступок и заслужить ее любовь.
Получилось по-другому. Он слег в нервной горячке и долго находился между жизнью и смертью. Оправившись от болезни, Тирх как будто забыл о невесте.
Внешне он не изменился, был все тем же веселым и любезным юношей из знатной семьи. Но по ночам к его изголовью подкрадывалась тоска, змеей обвивала сердце, высасывала силы. Утром стены спальни казались ему тисками, желающими раздавить его; мраморный потолок – тяжелой плитой, которая вот-вот прихлопнет его, как зазевавшуюся муху. Дрожа и оглядываясь, Тирх через окно выбирался в сад и только там успокаивался, приходил в себя и становился тем молодым господином, которым был до болезни. Изнурительные приступы страха измучили его, и Тирх пристрастился к курению астия. Дурман заглушал тоску, дарил сладостное забвение…