Легкое дыхание лжи
Шрифт:
В голосе ее послышался сдавленный всхлип.
– Не плачь…
– Они тебя покалечат, будут выпытывать, где я прячусь! Они могут тебя даже убить! Мне ведь нельзя обратно в гостиницу: спонсор сам ее заказывал. Придется уехать из Москвы… Но куда? Этому гаду, спонсору, известен и мой домашний адрес в Вологде! Я даже домой уехать не смогу! Придется где-то прятаться, понимаешь? И они станут тебя пытать…
Она всхлипывала, уже не скрывая слез.
– Мила, не плачь, прошу тебя… Мы что-нибудь придумаем…
– Я тебе верю… Купи мне бинокль, я хочу увидеть твое лицо… Ты такой славный, добрый… – и она улыбнулась сквозь слезы.
Добрый. Люди бывают добрыми от природы и/или в силу своего мировоззрения. Причем одно без другого обычно плохо получается. Генетический добряк, если у него нет четких представлений о добре и зле, может много дурного натворить. Роман знал это не понаслышке, не только наблюдая за другими, – нет, он сам много дурного сделал. Хотя по природе добр и тактичен – в мать.
Но и тот, кто держит идеи добра и зла только в уме, пусть даже очень внятные и красивые, будет постоянно причинять боль ближнему, поскольку чувствовать ее, чужую боль, не умеет, и сострадания в его природе не заложено. Он, со своими прекрасными идеями, как слон в посудной лавке, крушит вокруг себя хрупкую материю чужих чувств. Хорошо, если не судеб…
Роман много размышлял на эту тему в последние годы. Он много читал, восполнив пробелы прогулянной школы, – но читал не так, как школьники, не по принуждению. Нет, он искал ответы на свои вопросы и потому находил их в русской литературе, формируя свое мировоззрение.
От русской литературы Роман перешел к зарубежной классике, – она хоть и меньше задавалась вопросами добра и зла (точнее, эти вопросы были не в тексте, а будто за его пределами), – но давала перспективу в понимании душ и человеческих отношений. Позже он попытался почитать философские труды, но не увлекся: ему показалось, что люди накручивают нездоровое лишнее на, в общем-то, довольно простые вещи. А уж когда он взялся за китов психологии, так и вовсе расстроился: этих психологов самих лечить надо!
Тем не менее какие-то идеи, мысли из прочитанного запали в его сознание – как кирпичики, из которых он постепенно выстраивал мировоззрение собственное. И потихоньку его природная доброта стала приобретать структуру, стала сознательным выбором. Сегодняшний Роман никак не мог бы совершить тот акт мести, жестокий и безмозглый, который совершил Роман тогдашний…
Ему хотелось поделиться этими мыслями с Милой. Роман не сомневался: она все поймет. Ведь она одной с ним породы… А разделить свои мысли с близкими людьми – это удовольствие особенное.
И оно у него еще будет. Обязательно!
– Я
– Да, кажется…
– Где они сидят? Делают ли обход территории? Есть ли во дворе собаки? Я ни разу не слышал лая, даже когда разбрехались все деревенские псы, – но хорошо выдрессированные сторожевые не лают без команды… Камеры наблюдения имеются? Что они охватывают, какой у них обзор?
– Ой, боюсь, я ничего не знаю…
– Мы вот как сделаем: я напишу тебе вопросы на листке, чтобы ты не забыла, и переправлю его тебе с дроном.
– Дроном?
– Ну да, с вертолетом. Он у нас с тобой… – Роман чуть запнулся, смакуя эти слова: у нас с тобой… – служит дроном. Беспилотным дистанционно управляемым летательным аппаратом то есть. И шпионом, если хочешь, – усмехнулся он. – А ты постарайся разузнать ответы на эти вопросы. Позвони мне, когда разведаешь. Или лучше напиши информацию на моем листке и переправь с…
– Дроном! – улыбнулась Мила. – Прямо шпионский детектив!
– Когда эта скотина-спонсор возвращается? Точно можешь сказать?
– Через четыре дня…
– Как четыре?! Ты говорила о двух неделях!
– Да, он уехал на две недели… Но только это было десять дней тому назад…
Четыре дня! Сегодня среда. Значит, он вернется в воскресенье. А возможно, и раньше. Люди часто округляют большие сроки: дюжину дней до двух недель, пару дюжин – до месяца… Так что спонсор может появиться и в субботу. А то и в пятницу!
Иными словами, времени совсем не осталось.
– Ох черт. Почему ты мне не сказала раньше?
– Не знаю… Ты не спрашивал, – растерялась она. – А что, мы опоздали, да? Теперь ничего не получится? Ты не сможешь меня отсюда вытащить, да? Да?!
Она опять расплакалась. Ей страшно, Роман понимал. Плохо быть девчонкой – тебя любой обидеть может с легкостью… Он снова вспомнил, как тот, кого он долго считал своим отцом, бил маму – беззащитную, хрупкую, – и у Романа непроизвольно сжались кулаки.
– Завтра, Мила. Завтра ночью я тебя вызволю из этой клетки! Не плачь, пожалуйста. Займись чем-нибудь, пока я смотаюсь в Москву за покупками… Собери все, что тебе нужно взять с собой, одежду там, паспорт.
– Хорошо… А ты бинокль не забудешь? Я хочу тебя увидеть, Ромка…
Она это произнесла таким голосом… Чуть охрипшим от слез, глубоким, бархатным – и голос этот проник в тело Романа, как смерч, убийственный и прекрасный. И каждый его орган завибрировал, отзываясь на поцелуй смерча.