Легкое поведение
Шрифт:
В тот же день от Грейнджера пришла новая телеграмма с инструкциями: «Скажи, что сведения получены из надежного источника, но не от меня и не от Ньючанга».
Профессиональная непригодность Грейнджера бесила Моррисона. Именно надежность была залогом их успешной работы. Чтобы правильно оценивать ситуацию, необходимо было опираться на факты. В этом смысле он не мог полагаться на бестолкового Грейнджера. Это было равносильно тому, чтобы доверять россказням зловредного Джеймсона о Мэй. «Вся моя информация исходит из надежных источников, иначе я бы не отсылал ее», — пробормотал он себе под нос, отправляя в огонь фантазии Грейнджера.
Он как раз ставил кочергу на место, когда в кабинет вошел Куан с новой телеграммой, теперь
На стороне молодых — Грейнджера, Джеймса, да и Игана — тоже была сила; Моррисон готов был это признать. Но прозорливость, рассудительность, хладнокровие и мудрость все-таки были привилегией возраста.
Близилась ночь, а Моррисон все мучился сомнениями, стоит ли написать Мэй еще одно письмо. Он и сам не мог сказать, почему так отчаянно сопротивляется этому желанию. Гордость, побуждавшая его к действию, одновременно призывала сделать паузу. Клевета Джеймсона разбередила ему душу куда сильнее, чем он хотел бы в этом признаться.
На следующее утро Моррисон нацепил фетровую шляпу, накинул плащ и отправился по пыльным улицам к Вратам небесного спокойствия. Выйдя из ворот, он окунулся в привычную суету Южного города. Здесь все было проникнуто духом предпринимательства — начиная от приютившихся в переулках цирюлен, Контор переписчиков и гадалок и заканчивая шумными магазинами. Фасады домов пестрели вывесками, стилизованными под предлагаемый товар, — деревянные расчески, декоративные виноградные лозы, сосуды под вино, подошвы мужских ботинок. Из аптеки, где торговали травами, на улицу просачивались таинственные запахи китайской медицины. Из чайной вырывалось стаккато местных болтунов, а на Полишинг-стрит, перед чайным павильоном Хэвенли Хэппи, уже собиралась толпа зевак, чтобы посмотреть движущиеся картинки — «электрические тени» — на оборудовании, привезенном аж из Германии. Дальше к югу простирался район Небесного моста, знаменитый своими борделями — «приютами поющих девочек» — и бандами оборванцев, которые умудрялись избавить прохожего от часов и кошелька, прежде чем тот успевал заметить их приближение.
Иностранцы из числа знакомых Моррисона с пафосом превозносили чудеса древней столицы. Его подруга, леди Сьюзан Таунсхенд, даже писала об этом книгу — «Мой китайский дневник», так она собиралась ее назвать. Она показывала ему наброски. Это были живые описания авантюр вроде прогулки на «велорикше» (одной поездки леди Сьюзан хватило) и посещения опийного притона. Нельзя сказать, чтобы Моррисон оставался равнодушным к экзотике Китая и удивительным открытиям, которые эта страна преподносила едва ли не ежедневно. И все-таки он полагал, что подобные литературные экзерсисы были уделом женщин, дилетантов и профессиональных путешественников — по никак не профессионального журналиста. С тех пор как десять лет назад он опубликовал репортаж «Австралиец в Китае», он предпочитал доверять свои впечатления только личному дневнику.
Подойдя к толпе горожан, собравшихся для какого-то развлечения, Моррисон с радостью влился в нее. В центре стоял человек с шестом, на котором гнездились три певчие птички. Легкий взмах руки — и птички взвились в небо. Когда фокусник свистнул, они друг за другом вернулись на шест, исполнив поклоны своими укороченными хвостами. Зрители смеялись и аплодировали, вознаграждая
Наконец Моррисон добрался до конечного пункта своего маршрута, улицы Люличан, где прежде располагались императорские печи, в которых отливали золоченую черепицу для крыш Запретного города. Ныне на улице Люличан процветала торговля антиквариатом, книгами, и для Моррисона это было излюбленным местом паломничества. За богато украшенными витринами скрывались драгоценные сокровища редких древних рукописей и фолиантов, старинных гравюр и каменных оттисков, а также разнообразные безделушки вроде нефритовых колец, бутылочек с нюхательным табаком и нэцке. Треск костяшек на счетах, позвякивание чайных чашек о блюдца, воркующие звуки торговли между покупателем и продавцом сегодня были особенно приятны.
Спустя полчаса, с маленьким свертком под мышкой, Моррисон, насвистывая, возвращался через Врата небесного спокойствия. Пребывая в благодушном настроении, он достал из кармана несколько монет, чтобы бросить жалким попрошайкам, которые подпирали стену, словно мешки с тряпьем. Это были счастливчики — каждое утро приезжала тележка, в которую грузили тела тех, кто не пережил прошедшую ночь.
Вновь оказавшись в Северном городе, Моррисон ускорил шаг, направляясь в сторону улицы Марко Поло в восточной части Посольского квартала, неподалеку от Врат Небесного спокойствия, к дому сэра Роберта Харта, главного инспектора китайской таможенной службы. Харт был самым влиятельным иностранцем во всей Поднебесной. «Наш Харт» — как называла его императрица Цыси.
А… доктор Моррисон. — Харт выплыл из своего кабинета, держа в руке визитную карточку журналиста. Он выглядел безупречно в своих серых брюках в полоску, черном пиджаке с жилеткой и с аккуратно расчесанной белой бородкой. Единственным диссонансом в этом ансамбле смотрелся узкий голубой галстук. Однажды, отдыхая на Западных холмах, Харт потянулся за своим, как он думал, черным галстуком — и вовремя успел отдернуть руку, потому что «галстук» на самом деле оказался маленькой ядовитой змеей. С тех пор инспектор Харт носил только голубые галстуки.
Хотя ему и был оказан сердечный прием, Моррисон не мог избавиться от ощущения, что Харт относится к нему с не меньшей настороженностью, чем к черным галстукам. Он знал, что Харт не одобряет ни его резких выпадов в адрес императрицы Цыси, ни милитаристских настроений, ни симпатии к Японии. В свою очередь Моррисон подозревал, что ирландец Харт, который за последние сорок лет лишь дважды выезжал в Европу и оскандалился тем, что сожительствовал с местной женщиной, смотрел на мир сквозь китайские очки. Харт яростно защищал «боксеров», называя их патриотами, а их движение — изначально «справедливым». Моррисона это ужасно злило. И тем не менее из всех его знакомых в Мандаринате он доверял только Харту — как источнику достоверной информации о мнении императорского двора по поводу войны.
В тот день Моррисону удалось выудить у Харта лишь сведения общего характера: Китай, скорее всего, сохранит нейтралитет. Однако, как предупредил Харт, в условиях возрастающей угрозы для китайцев — и прежде всего для жизни и собственности граждан в Маньчжурии — нейтралитет может быть пересмотрен. Императорский двор не будет нести ответственность, если население страны окажет сопротивление японскому вмешательству. Это все, что смог или захотел поведать Харт.
Моррисон уже собирался уходить, когда с прогулки вернулась розовощекая племянница Харта, очаровательная умница Джульет Бредон. Пять лет назад, во время групповой экскурсии на Западные холмы, Моррисон и Джульет, тогда восемнадцатилетняя, спрятались от занудного старого миссионера в китайском храме. Но упрямый старик все равно отыскал их и настоял на том, чтобы они присоединились к группе за чаем с бисквитами. «Плохие бисквиты, а чай еще хуже», — заметил потом Моррисон, на что юная Джульет ответила мелодичным смехом.