Лекарь Империи 9
Шрифт:
«Следующую неделю я провел в аду. Днем — участвовал в совещаниях по „оптимизации патогена“. Ночью — искал способ его уничтожить. Они планировали полевые испытания. На военнопленных. „Гуманно“, как сказал Вессель. „Быстрая смерть вместо медленной в лагере“».
Эксперименты на людях. Тогда, в разгар мировой войны, это не считалось преступлением. Военнопленные не были людьми в полном смысле этого слова. Расходный материал.
«Я понял — нужно действовать. В ночь на пятнадцатое марта, когда лаборатория
Термит. Горит при температуре в две с половиной тысячи градусов. Плавит сталь. От биологических образцов не остается даже следов ДНК. Он знал, что делает. Он уничтожал свое творение наверняка.
«Подстроил так, чтобы выглядело как несчастный случай. Утечка эфира, случайная искра. Троих ночных лаборантов обвинили в халатности. Их расстреляли на следующий день. Без суда»
Тут была пауза. Несколько строк были зачеркнуты так тщательно, что разобрать их было невозможно. Черные, жирные штрихи, почти прорвавшие бумагу.
«Их кровь на моих руках. Михаил Петров, двадцать три года, женат, дочь двух лет. Сергей Ильин, девятнадцать лет, единственный сын у матери-вдовы. Константин Зуев, тридцать один год, трое детей. Я убил их. Не прямо, но убил. Ради спасения тысяч. Миллионов. Было ли это оправдано? Не знаю. Но другого выхода не видел».
«Проблема вагонетки». Убить троих невиновных, чтобы спасти миллионы.
Этическая дилемма, не имеющая правильного решения. И выбор человека, оказавшегося в такой ситуации. Выбор, который потом не дает спать до конца жизни.
«С собой из горящей лаборатории я смог вынести только эту тетрадь. В ней — мои личные записи по созданию ингибитора. Антидота. „Ключа“, способного выключить патоген. Я начал работу над ним, как только понял, что создал. Предчувствие, интуиция — называйте как хотите. Но я знал — это оружие рано или поздно будет использовано».
Следующие страницы заставили меня забыть об усталости. Они были исписаны формулами. Но не обычными химическими формулами, которые я привык видеть в учебниках.
Это был невероятный, гениальный гибрид строгой науки и древней магии.
Невероятно. Он использовал классическую нотацию Лавуазье для обозначения химических элементов, но свободно комбинировал ее с руническими символами Старшего Футарка.
А это… это же модифицированные каббалистические знаки! Он не просто смешивал два языка, он создал свой собственный, абсолютно уникальный язык для описания магико-биологических процессов!
Длинные цепочки аминокислот на бумаге переплетались с магическими схемами потоков энергии. Структурные формулы белков соседствовали с защитными пентаграммами.
Диаграммы сложных химических
— Красиво, — присвистнул Фырк, заглядывая мне через плечо. — Как современное искусство. Только с формулами.
— Это не искусство, — пробормотал я, не отрываясь, водя пальцем по строчкам. — Это гениальность. Он на сто лет опередил свое время. Смотри — он использует принципы, которые в моем мире открыли только в самом конце двадцатого века!
Дальше шло подробное описание самого синтеза. Температурные режимы, время выдержки, последовательность добавления компонентов, катализаторы, ингибиторы. И список необходимых ингредиентов…
— О-па! — Фырк подпрыгнул так, что едва не свалился со стопки книг. — Двуногий, ты это видишь?
Я видел. И отказывался верить собственным глазам.
'Необходимые компоненты:
Дыхание музы — 2 мл.
Тень безумия — 3 грамма
Слезы феникса — 7 капель
Кровь дракона (желательно свежая) — 10 мл.
Лунный камень, растертый в пыль — 1 грамм.
Эссенция времени — 3 капли.
Прах святого мученика — одна щепотка'.
Это не рецепт. Это перечень реквизита для детской сказки. Где, черт возьми, я должен взять кровь дракона? Последний дракон в этом мире, по слухам, умер триста лет назад! И слезы феникса? Фениксы — это вообще реальность или просто красивая выдумка?
— Может, это метафоры? — с сомнением предположил Фырк. — Ну, типа, «кровь дракона» — это смола драконова дерева? А «слезы феникса» — какое-нибудь очень редкое ароматическое масло?
— Возможно, но…
Я перевернул страницу. И замер.
На всю страницу была наклеена карта Мурома. Старая, пожелтевшая, но на удивление точная. И на ней — семь отметок. Семь маленьких красных крестов.
И все. Никаких комментариев на её счет.
Последняя исписанная страница. Почерк был совсем плохим — неровным, почти неузнаваемым, с кляксами. Видно, что писал уже умирающий человек, из последних сил.
'Я чувствую, как яд добирается до сердца. Осталось часов двенадцать, не больше. Хочу успеть написать самое главное.
Архитектор жив.
Не знаю его истинного имени. Знаю только — он был одним из руководителей «Проекта Химера». Он не погиб в том пожаре, как все думают. Он сбежал. И он обязательно, рано или поздно, попытается воссоздать свой патоген.
Он одержим безумной идеей «очищения человечества». Искренне считает, что только сильнейшие, генетически и магически одаренные, достойны жить. Что эпидемия — это благо, естественный отбор, ускоренная эволюция.
Он вернется. Может, через год. Может, через сто лет. Но он вернется.