Лекарь-воин, или одна душа, два тела
Шрифт:
За воротами монастыря меня провожал Герасим и Клавдия Ермолаевна, уронившая слезу. Они мне вручили отлично сработанные лучшим златокузнецом Чернигова хирургические инструменты и набор серебряных игл, множеству схем установок которых научил меня Герасим.
— Ну, что вы, в самом деле, — растрогано сказал я учителям, — вы потратили такие деньжищи.
— Бери-бери, и не смей отказываться, — заявила Клавдия Ермолаевна. — Когда еще доведется нам встретиться, а так близкому нам по развитию человеку окажем помощь и уважение. Мы не только тебя учили, мы и у тебя учились, и как мне кажется, находили взаимопонимание.
— Вы мне заменили мать и отца, — сказал я, заключив в объятия учителей.
— А ты нам стал, как сын, — улыбнулся Герасим, — и полюбили мы тебя не меньше нашего внука Олега.
— Уходишь
Клавдия Ермолаевна перекрестила и, обняв, поцеловала меня. Отстраняясь от доброй женщины, я как фокусник, незаметным движением, накинул на ее плечи большой, теплый и очень красивый, в мелких цветочках типа незабудок, платок.
— Это, уважаемая Клавдия Ермолаевна, самое малое, чем могу отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали, чем поделились, в знак сыновьей любви и уважения. Пусть этот платок греет вас и напоминает обо мне, — сказал я дрогнувшим от волнения голосом, спровоцировав женские слезы — покатились они хрустальными каплями по щекам женщины, помогшей мне перенести самое тяжелое время привыкания к новой жизни, которая сейчас стояла, бережно обернув плечи моим неожиданным подарком.
Герасим обнял меня на прощание и молча похлопал по плечу.
Я достал из-за пазухи завернутый в тряпицу предмет и вручил его своему другу со словами:
— Дорогой мой друг Герасим, хотя мы оба взаимно в сыновья или внуки годимся — смотря с какой точки зрения смотреть и какие обстоятельства принимать в качестве точки отсчета, в моем мире такое дарить — плохая примета, якобы может разрезать наши добрые дружеские отношения. Но мой прежний мир безвозвратно затерялся во дебрях времени и в неподвластным моему пониманию космических далях, нет к нему возврата. На Земле остались и все земные приметы, и предрассудки. Поэтому, спокойно и с удовольствием вручаю тебе на память этот необычайной прочности, как наша дружба, и остроты охотничий нож. Дай Бог, чтобы довелось тебе его применять только в быту и на охоте для разделки добытого зверя. С таким ножом можно и на медведя, и ампутацию конечности пациенту провести, но, повторюсь — пусть он доставляет удовольствие и напоминает меня только в спокойной обстановке, без экстремальных ситуаций. Держи.
Разволновавшийся Герасим развернул тряпицу, и подбросив ее, на лету одним взмахом ножа, умело выхваченного из сыромятной тисненой кожи ножен, рассек ее пополам. Поворачивая и так, и сяк на солнце узорчатый, как будто из булатной или дамасской стали клинок, мой учитель, радуясь как ребенок игрушке, внимательно рассматривал мой подарок.
— Да-а-а-а, Василий, вот удивил так удивил меня, вот угодил так угодил, давно о таком мечтал… Эх, красота-красотища, прям-таки огненной остроты клинок. Сбалансирован нож идеально, рукоять из оленьего рога серебром украшена, точно по моей руке. Когда же ты успел, ведь все время на глазах…
— Да, не важно, главное по душе тебе — это главное.
Мы еще раз кратко обнялись все трое, трое путешественников во вселенной и во времени, и разошлись.
Я быстро и решительным шагом пошел по дороге в сторону моего села, не оборачиваясь, слишком трогательным получилось прощание, я сам чуть слезу не пустил, расчувствовавшись.
С Семеном и Игнатом прощание вышло куда проще. Сказал им, что ухожу, закончив обучение, они пожелали мне счастливой дороги, мы пожали друг другу руки и на этом все.
Ничего удивительного, ребята мне друзьями не стали, ведь большинство времени я проводил с Герасимом, или работал в Мироновке. Да и разный у нас интеллектуальный уровень, поговорить о чем-то, что не входило в программу обучения, было проблематично, не могли ребята дойти своим умом до понимания многих вещей. Обнаружив эту проблему, я старался затрагивать в беседах темы, понятные всем, не выпячивать свое превосходство. А тем для разговора было мало. Питание, учеба и боевая работа, да, упустил, еще девки моих сокелейников интересовали, хотя опыта общения
С отцом Павлом в монастырь из села мы ехали на лошадке неспеша пять дней. Сейчас я решил повторить этот путь в пешем порядке за четыре. Поклажи у меня немного. В заплечном мешке, сшитом мной самим наподобие армейского ранца, находятся: чистая одежда, вернее два комплекта одежды городского жителя — выходная и повседневная; два комплекта нательного белья, в виде обычных штанов, только из тонкой материи, с длиной штанин до колени и рубахи без рукавов; пара сапог, замотанная в холстину, чтобы краской не испачкать содержимое вещмешка. Также я упаковал в самодельный ранец серое одеяло и пару отрезов холстины, заменяющих мне полотенца. Естественно, упаковал подарки от Герасима и Клавдии Ермолаевны. Имелись у меня с собой и продукты: сало, сушеное мясо, копченая колбаска колечками, орехи, лук, каравай хлеба, из расчета на четверо суток. Кой-какая крупка для походной каши — Клавдия Ермолаевна настояла, вот добрейшей души человек! Котелок, флягу и тряпицу с травами, заменяющими мне чай, приторочил к ранцу снаружи ремнями. На самом дне ранца в кожаном кошеле находилась основная моя ценность: двенадцать серебряных рублей, которые удалось скопить за время пребывания в монастыре, вернее заработал в Мироновке. Надо отметить, что кошель я завернул в два шерстяных платка, это подарки маме и сестре. В ранец засунул саблю в ножнах, рукоятью вверх — на поясе она будет мешать мне бежать или идти, а так в случае необходимости, я смогу ее быстро выхватить. Удобно так ее разместил, почти как какой-то ниндзя, предварительно потренировавшись выхватывать ее из-за спины со свистом резким движением руки. Висевший на узком кожаном поясе обеденный нож в деревянных ножнах мне совершенно не мешал. Конечно, это я по доброте и беззлобности души своей определяю свой нож как обеденный. На самом деле изготовлен этот нож в двух экземплярах — первый я подарил Герасиму. Еще раз описывать его не буду. Близнецы они — ножи наши. По моему эскизу сработаны, по подобию моего любимого земного охотничьего ножа.
Сабля у меня непростая, именная, указано на ней мое имя. Ее мне в Мироновке кузнец из лучшего железа отковал, говорил, что девять тонких прутков из особого металла между собой скрутил, и хитрым способом сварил меж собой, отковал и закалил. Когда мне передавал саблю, заверил, что она не сломается и не скоро затупится. Качество работы продемонстрировал снятием стружки с куска железа. Ножны у сабли были деревянными, обтянутые коричневой кожей. Взяв в руки саблю, я удивился ее исключительному балансу. Помахал ей минут десять, перерубил несколько довольно толстых веток. Поблагодарил кузнеца за работу. Вообще-то это кузнец меня благодарил за лечение единственного сына.
Десятилетний Сидор помогал деду бортничать. Залез в лесу на дерево, проверять очередную борть, и неудачно свалился, повредил ступню правой ноги. Пару дней полежал Сидор дома. Нога сильно распухла, ходить самостоятельно он не мог, но родитель надеялся, что вскоре все пройдет. Благо, жена кузнеца — баба с головой, прибежала к нам лечебницу, и со слезами просила навестить ее сына. Я, увидев ногу Сидора первый раз, грешным делом, подумал, что ступню доведется отнимать, очень ужасно она выглядела, как бы гангрена не приключилась. Все обошлось. Ступню я вправил, а потом, следуя указаниям Клавдии Ермолаевны, разными примочками снял воспаление. Спустя три недели сын кузнеца ходил нормально, правда, пока еще с тугой повязкой на ноге, на первое время — до полного выздоровления. Пришлось также научить Сидора накладывать повязку самостоятельно. А после — пусть бегает на здоровье.