Лекарь. Ученик Авиценны
Шрифт:
К городу они подошли уже перед наступлением вечера, и тот выглядел точно таким, каким Роб увидел его впервые: белые здания с наброшенным на них покрывалом синих теней, а крыши отсвечивают розовым из-за окружающих город песчаных холмов. Они проехали прямиком в маристан, где он передал восемнадцать раненых на попечение других лекарей.
Затем они направились на конюшни Райского дворца, и там роб освободился от ответственности за животных, воинов и рабов.
Покончив с этим, он попросил вернуть ему гнедого. Находившийся поблизости Фархад, новый Капитан Ворот, услышал и приказал конюху не
— Приведи хакиму другого скакуна.
— Хуф сказал, что я получу назад своего коня. — Не все же должно теперь измениться, сказал себе Роб.
— Хуфа нет.
— И тем не менее. — К немалому удивлению Роба, и в его голосе, и в глазах появилась упрямая решимость. Он побывал в пекле боев, они стояли ему поперек горла, но теперь ему хотелось с кем-нибудь драться, накопившаяся злость требовала выхода. — Я хочу получить своего коня.
Фархад разбирался в людях и ясно почувствовал в тоне хакима вызов. Препираясь с этим зимми, выигрывал он мало, а вот потерять мог весьма многое. Поэтому он пожал плечами и отвернулся.
Роб вместе с конюхом изъездил весь загон. К тому времени, когда они увидели гнедого мерина, ему уже было стыдно за свою грубость с Фархадом. Они отделили гнедого от табуна и оседлали, а Фархад смотрел и не скрывал своего презрения: вот за это неполноценное животное зимми готов был ссориться с ним?
Но, как бы то ни было, гнедой охотно потрусил рысью в сумерках к кварталу Яхуддийе.
Услыхав, как заволновались животные, Мэри взяла отцовский меч, лампу и отворила дверь, ведущую из жилого дома на конюшню.
Он возвратился домой.
Гнедой был уже расседлан, и Роб как раз заводил его в стойло. Вот он обернулся, и Мэри увидела, как сильно он похудел. Сейчас он был в точности похож на того худощавого вспыльчивого юношу, с которым она познакомилась в караване керла Фритты. В три шага Роб подскочил к ней, обнял, не говоря ни слова, потом провел рукой по плоскому животу.
— Прошло благополучно?
Она слабо рассмеялась, усталая и измученная. Всего на пять дней опоздал Роб и не слыхал ее отчаянных криков и воплей.
— Твой сын два дня выходил на свет.
— Сын...
Роб погладил ее по щеке своей большой рукой. При этом прикосновении Мэри даже задрожала от невероятного облегчения и едва не пролила из лампы масло, так что пламя заметалось. Пока Роба не было, Мэри держалась твердо и сурово, женщина, одетая в кожаные доспехи, но какая это великая роскошь — снова опираться на мужа и сознавать, что кто-то тебя защищает и умеет все делать.
Она отложила меч и взяла Роба за руку, повела в дом, к выстланной мягким одеялом люльке, где спал младенец.
И вдруг Мэри увидела маленького круглолицего человечка глазами мужа: крошечные черточки красного личика, набухшие от усилий при родах, темный пушок на голове. Ее даже немного раздражало, что Роб такой — сразу не поймешь, то ли он разочарован, то ли ничего не соображает от радости. Но вот он взглянул на жену, и огромная радость на его лице смешалась с душевной болью.
— А как Фара?
— Карим приходил. Он ей все рассказал. Я вместе с нею соблюдала шиву,все
— Тебе трудно без нее придется.
— Ей еще труднее, — с глубокой грустью ответила Мэри.
Младенец тихонько захныкал, Роб вынул его из люльки и дал сыну свой мизинец, которым тот жадно завладел.
Мэри была одета в свободное платье с тесьмой, стягивающей горловину — его сшила ей Фара. Она развязала тесемку и спустила платье ниже своих полных грудей, потом забрала у Роба малыша, стала его кормить, а Роб прилег на циновку рядом с ними. Повернул голову, прильнул к свободной груди, и вскоре Мэри почувствовала, что щека у него мокра.
Она никогда не видела, чтобы плакал ее отец, да и вообще мужчина, и сотрясавшие тело Роба рыдания испугали ее.
— Милый мой, милый Роб, — пробормотала она.
Свободной рукой она инстинктивно направляла его голову,
пока рот не оказался на ее соске. Сосал Роб далеко не так настойчиво, как его сын, но когда он потянул молоко и сделал глоток, Мэри одновременно очень растрогалась и развеселилась: наконец-то еетелесная жидкость вошла внутрь него.Мимоходом она подумала о Фаре и, не без ощущения вины, возблагодарила Пресвятую Деву за то, что ее муж вернулся живым и невредимым. Две пары губ — одна крошечная, а другая очень большая и такая знакомая — наполнили ее душу теплом и лаской. Наверное, то было особое благословение Богоматери или кого-то из святых, творящих чудеса, но на недолгое время они все трое слились в одно целое.
Наконец Роб сел, выпрямился, склонился к Мэри и поцеловал ее. Она почувствовала на его губах свое собственное теплое сладкое молоко.
— Увы, я не римлянин, — сказал Роб.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
ХАКИМ
61
Новая должность
Наутро после возвращения Роб разглядел своего сынишку при дневном свете. Младенец показался ему красавцем: густо-синие английские глаза, большие руки и ступни ног. Он, нежно загибая каждый, пересчитал все пальчики на руках и ногах и порадовался немного кривым ножкам. Крепкий малыш!
Ребенок, которого Мэри щедро умастила маслом, пахнул, как пресс для оливок. Потом запах стал менее приятным, и Роб сменил пеленки, впервые с тех пор, как ухаживал за братьями и сестренкой. Где-то в глубине души он все еще надеялся когда-нибудь отыскать Вильяма Стюарта, Анну-Марию и Джонатана Картера. Разве не порадуются давно потерянные друг для друга Коли такому племяннику?
С Мэри они поссорились из-за обрезания.
— Вреда ему это не причинит. Здесь всякого мужчину непременно обрезают, все равно, мусульманина или еврея, а ему так будет гораздо легче войти в местное общество.