Лекарство от боли
Шрифт:
– Нет, – твёрдо сказала мама, – что ж поделаешь!
– Ты меня не отпускаешь в лагерь? – не желая верить в то, что говорю, переспросила я.
– Нет, – повторила мама.
Перепачканная известью, я стояла в ванной, глядя на себя в наше маленькое старое зеркало, ревела, умываясь холодной водой, и снова принималась реветь, но мама не сдавалась:
– Знаешь что, доченька? – отрезала она, – сначала дело, а финтифлюшки потом!
– Финтифлюшки? Ты называешь мою мечту… – Я замолчала, глядя, как мама упрямо скребёт стену, выравнивая угол. – Хорошо.
– Умойся, – устало сказала мама. – И не реви. Принеси ведерко из прихожей.
Все
В конце той, тяжкой для меня, недели ребята из нашей пятиэтажки за домом, на полянке между деревьев, собрались испечь картошку. Я по-прежнему грустила, всё вокруг казалось мне хмурым и безрадостным. Больше всего мне хотелось сесть в угол и сидеть там, отвернувшись к стене, но я, видя, как они готовят костёр, вышла к друзьям, захватив перфокарты, словно обрывки моей несбывшейся мечты.
– Вот здорово! – обрадовался Вова моим вешкам для трассы, откладывая в сторону газету «Пионерская правда». – Хорошо, что принесла растопку, мне газеты нужны… Кстати, стихи мои в «Пионерке» напечатают, представляешь?
– Ты… молодец, это здорово! – я нашла в себе силы улыбнуться.
Вдруг вместе со мною улыбнулось небо. На курносом лице мальчика появился рисунок из света и тени, словно сплетенный солнцем и клёном.
Я присмотрелась к Вове. Как ловко он движется, управляясь с костром, и как играет рисунок на его лице: свет перетекает в тень и наоборот. Чёрная полоса… Белая… Финтифлюшки…
Потом я присела на ящик и стала смотреть в огонь. Языки пламени вспыхивали, как разметка на трассе. А Вова ходил рядом и говорил, говорил, пытаясь меня растормошить: «Ты спросишь, почему я уверен, что стихи появятся в газете? Прикинь, у меня редакция запросила фотографию!»
Последнее слово вдруг обожгло меня… и в памяти прокрутилось несколько мгновений из недавнего злосчастного ремонта.
…Мама готовила завтрак, а я в комнате освобождала сервант. Коробка от конфет внезапно выскользнула из рук, рассыпались бумаги. Я села на корточки, не глядя, сгребла какие-то письма и положила на место. Рядом валялся диплом педучилища и фотография. Я подняла её и встала у окна.
На снимке… да, это моя мама, но ещё худенькая, как тростинка, со стайкой ребятишек на лесной поляне, окруживших её, доверчиво глядящих, улыбающихся… На обороте чернильным карандашом: «Экскурсия по природоведению, 1953 год»…
Вообще-то в нашей семье фотографии размещены в альбомах, а самые важные – висят на стене. Почему же эта спрятана? Во время завтрака я спросила о фотографии. Мама, помолчав, ответила:
– В молодости я учила детей в далёкой деревне. Но проверяющий из района написал плохой отзыв о моей работе, и я уволилась. Может, теперь бы я разумнее поступила. А тогда я вспылила, как это так: инспектор за один и тот же урок устно хвалил, а написал всё иначе? Это лицемерие. У меня будто крылья отрубили… А какие у меня были славные ребятишки!.. Короче, Вика, иди на инженера. Это надёжнее.
Я молча смотрела на маму. А если бы я не нашла эту фотографию? Мама бы заговорила со мной об этом? Подумав, я достала из портфеля свой калькулятор и протянула маме со словами:
– Забери, пожалуйста! Только не указывай мне дорогу, ладно? У меня – своя дорога.
Мама лишь отмахнулась
…Я смотрела на костер, в который Вова только что подложил несколько сухих веток, и мысль проявилась словно из ниоткуда. Важная мысль, такая важная, что я чуть не вскрикнула сквозь слезы: «Мамочка! Пойми: я не хочу работать с железками! Это важно и нужно, но я – не хочу! Я люблю лыжи, я люблю бегать в лесу, я хочу учить младших тому, что умею сама!» Но ведь мама хотела меня уберечь от предательства, мама вовсе не от меня отмахнулась, не от моей мечты. Она отмахнулась, потому что я её не понимала. А она – меня.
Вовин голос вернул меня в лето.
– А вот и картошка готова! Берёшь, Вика?
Я встала с ящика, сказала: «Да, Вова» – и разжала кулак, протягивая ему руку. Вова, обжигаясь, осторожно положил мне в ладонь картофелину, горячую, черную от золы, ароматную. Перекидывая её с ладони на ладонь, чтобы не обжечься, я ощутила боль в горле и сразу вспомнила про ту сосну, и смолу из пореза на коре, и сосенки вокруг. Мне так захотелось показать её Вове, ничего не объясняя и не говоря. Просто прийти с ним туда и показать.
Я знала, что ничего никогда не расскажу Вове. И что я ещё очень долго одна, без чьей-либо помощи буду решать важную задачу: если раненые сосны становятся лекарями и лечат людей, то кем становятся люди, чьи души ранены в самом детстве теми, кто желал им только добра?
Папа, дай кису!
В траве у забора кузнечики исполняли хвалебную песню уходящему июлю. Солнце отражалось в большой бочке, где жили рачки-бокоплавы, похожие на чёрные жирные запятые. Огромные сосны, растущие вокруг огорода, возомнили себя защитниками ясной погоды. Своими кронами они крепко держали малую отару белых облаков, не давая им вырваться и превратиться в чёрные тучи, грозящие ливнем.
Родители шестилетней Наташи проводили выходной у овдовевшей больше года назад папиной матери – бабушки Дуни. Они занялись делом: мама собирала чёрную смородину, а папа возился у колодца с насосом, переставшим качать воду.
А Наташа-«ураганчик», не получившая занятия по силам, пронеслась по дорожкам всего участка. В самых опасных местах она закрывала ладошкой нос, приговаривая: «Я – любопытная, но не Варвара!» В бочке устроила нешуточный шторм, чтобы бокоплавы не скучали. Кузнечики замерли и, наверное, решили тихо поучить ноты, пока девочка бегала среди зарослей травы.
Наташа зашла в дом и попросила:
– Бабушка, дай что-то поделаю, а? Я уже большая! Баба Саня мне всегда работать даёт!
– Ну, что же. Держи ножницы и сумку. Настриги аптечной ромашки. Поняла, какой? А вот тебе рукавицы. Если сможешь, нарви мне крапивы для бани.
Бабушка вернулась к приготовлению обеда, переживая: не рано ли внучке управляться с ножницами? Но, решив, что пора девочку приучать к серьёзному труду, помолилась и успокоилась.
Наташа стригла душистую ромашку, представляя, как приятно будет пахнуть в бане, какими шёлковыми станут бабушкины косы. Девочка была рада чем-то помочь, хотя эта баня ещё не успела стать ей знакомой. Когда отключали горячую воду, семья мылась в двух километрах отсюда – у бабы Сани. Внучку там иногда оставляли ночевать, а первую работу в огороде доверили в два года: поливать помидоры из синего ведёрочка…